Беспризорники России

– Велосипед твой где?

– Съели велосипед…

– Как – съели?

– Молча, вот как, пенёк ты бестолковый, – она мизинцем потрогала болячку на губе, – не стой, раздевайся…

Отошла к матери, та склонилась к ней, а Женя, привстав на цыпочки, что-то зашептала тёте Дуне на ухо. Та согласно кивнула.

Женька вынесла из кладовки жестяную ванну с высокими краями, из тонкого оцинкованного железа, выдвинула на средину плиты ведро с водой, которое зашипело, отрывисто пофыркивая, оттого, что сестра, передвигая, неосторожно выплеснула немного воды. Не обращая внимания на шипевшую плиту, Женька взяла два пустых ведра, коромысло, кивнула Вовке:

– Пошли со мной.

Вовка взглянул на мать, – она согласно кивнула. Они ушли. Валерке приказали играть с Нинкой в большой комнате. В окна, сквозь чистые стёкла, светило весеннее солнце. Девочке дали куклу в пёстром ситцевом халатике, наверное, Женя сама шила этот халатик. Вначале Нинка, стояла посреди комнаты, с недоумением осматриваясь. Потом приготовилась плакать. Брат напомнил ей о кукле, и она, искажая немного слова, принялась уговаривать куклу, чтобы она не плакала, пока не придёт немец.

– А плидёт фриц, плац, ори… – Она посадила куклу в углу и подошла к малышу с просьбой показать улицу, не идёт ли мародёр.

Он поднатужился, поднял её на стул. Девочка поставила локти на подоконник, ладони прижала к лицу, со вниманием стала разглядывать двор.

Не верилось, что здесь не было и нет войны, и можно спастись от голода.

Детей выкупали по очереди, переодели во всё чистое и сытно покормили. Пальто малыша совсем новое, которое мать сумела сохранить, вывернули наизнанку, снесли в сарай, чтобы промёрзло. Всю одежду, снятую с детей, побросали в выварку и поставили кипятить.

Мать передала тёте Дуне сумку с подарками от Стёши: ведро картошки, килограмма два пшена, муки. Рассказала, как живёт брат и что он собирается на шахту к немцам.

Взрослые занимались своими делами. Женя, после передачи сумки от Стёши, подобрела. Она достала букварь, до войны успела окончить первый класс, принялась показывать Валерке буквы, объяснять, как из них складываются слова.

К вечеру детей отпустили подышать свежим воздухом, и они по очереди катали Нинку на санках. За долгие месяцы выживания на нейтральной полосе, на территории оккупированной, всё было в новинку. Патрулирование улиц полицаями, под контролем немца, а то самостоятельные патрули-полицаи, высматривающие для рабского труда и угона в Германию молодёжь. Ретивый полицай в тылу иногда приносил фашистам большую пользу, чем солдат в окопе. И фашистская власть разрешала полицаям всё, рассчитывая, что неконтролируемый произвол усилит ненависть к немецким холуям со стороны населения. А при таком подходе на полицейскую преданность можно положиться. И если суммировать тот вред, который приносили полчища предателей своей стране, и ту пользу, которую получали с их помощью фашисты, то никакие ссылки врагов России на суровость русских зим не идут в сравнение. Вряд ли гитлеровцы так блаженствовали бы на оккупированной территории, не будь под охраной полицаев. Там, где уничтожались предатели, действовали партизаны, подпольщики, немцы держали, охраняя свою безопасность, дивизии. С территорий, на которой воевали партизаны, они не получали дармовую рабочую силу и сырье для своей промышленности. Дети этого не понимали, но смотрели на предателей с большей ненавистью, чем на немецких солдат.

Патруль проходил мимо горки, с которой катались на санках ребята. К которым присоединились соседские мальчишки, примерно одного с ними возраста. Женя всех их знала, так же как и они её.

– Жека, – обратился один из пацанов, в справной одежде, да и лицом, на котором играл румянец, он отличался от остальных, – где ты такие салазки добыла?

Санки он назвал «салазки».

– У себя, – ответила Женька.

– Дай прокатиться.

– Прокатись, староста…

Пацан, которого Женька назвала старостой, издали разогнал санки и плюхнулся на них брюхом, помчался с горки. Он проехал дальше всех и быстрее всех. Вернувшись на горку, он объявил:

– Классные салазки, так и летят. Я ещё разок.

Отошёл дальше, чем в первый раз, разбежался, но перед горкой санки выскользнули, и он плюхнулся на пузо, а пустые санки помчались вниз. Все, кто видал эту сцену, расхохотались.

Подошёл патруль полицаев. Они тоже захохотали.

Услышав хохот полицаев, дети насторожились.

Староста, не обращая внимания на смех, бежал с горки, настигая санки.

– Ото ты так катаешься, Мышко, пузом об лёд! – хохотал небольшого роста, похожий фигурой на бочку полицай. – Дай-ка я скачусь, бо ты невидаль. Где такие «самокаты» взяв?

– Взяв!.. – огрызнулся Мышко.

– На, подержи мою рушницю, а я посковзаюсь.

Протянул он винтовку старосте. Такие винтовки ребята находили на нейтральном поле после «боя», после румынской атаки.

– Господин Сахно, справляй службу, – готовясь к разбегу, отстраняя винтовку, ответил румянощёкий староста.

– Мышко, та дай же, – вцепился в санки полицай.

– Пошёл на хрен!.. – дёрнул на себя санки Мышко, сыпанул матом.

Полицай от резкого движения упал на колени. Неуклюже поднялся, подобрал винтовку и, обращаясь к своим дружкам, сказал, отрясая снег с колен:

– Отаки воны вси, Петропавловские… круты самостийники!

Мышко разбежался и, на этот раз удачно вспрыгнув на санки, полетел с горы. Полицай-бочка хохотнул, улюлюкнул ему вслед и патруль, мурлыкая вполголоса: «щё не вмерла Украйино», слегка притопывая, двинул своим путём.

Староста взобрался на гору:

– Ну, Жека, я ещё разок…

– А мы что, вытрашки будем продавать? Мы уже замёрзли… – она выдернула у него из рук верёвку.

– Ладно тебе, спасибочки… а где ты этих огольцов набрала? – он кивнул в сторону братьев.

– Это мои братики… они пришли от самого фронта с нейтральной полосы. Там всё разбито…

– Большевики?

– Ну и глупый ты, Петропавловский…

– С вами поумнеешь. Все большевики – евреи драпнули, всех увезли их в тёплые страны, а вас на фронте оставили. С вами будешь умным. Отец мне рассказывал, как большевики их на Кубани раскулачивали и убивали.

– Пошёл ты со своим отцом и большевиками, знаешь куда… если бы я знала, какой ты, я бы ещё тогда, когда мы учились не сидела с тобой за одной партой и не подсказывала, когда ты ни «бе», ни «ме», ни «кукареку»! – выпалила Женька и, посадив Нинку и младшего на санки, приказала Вовке: – Хватит, поехали домой!..

«Да-а, тут совсем всё по-другому, – думал Валерка, – вот и погулять можно… и санки не отняли… даже эти, полицаи, которых можно не бояться. Мышко послал пузатого куда следует – и всё..».

Ребят догнал сын старосты.

– Хочешь, я принесу вам еды? Вчера отец зарезал корову, у нас есть мясо и есть хлеб.

– Спасибочки, – сказала Женя.

– У вас беженцы, смотри твои братья – доходяги, – не унимался Мышко.

– Ты бы побыл на нейтральной полосе, да столько прошёл пешком. Небось, морда покосилась…

– Ишь, чего захотела, задавала несчастная. Кольку твоего угнали немцы. Отец мой говорил ему: «Иди в полицаи», не захотел. Теперь больше пользы принесёт немцам, и за сто грамм хлеба, и кружку кипятка будет вламывать!

Он шёл следом. Женя остановилась у калитки, пропустила ребят. С силой захлопнула её у самого носа Мышко.

– А я не к тебе шёл, – заявил староста, – я к Зелёному иду, – он шмыгнул в соседний двор.

Забора почти не было. К слегам кое-где прибиты штакетины, а, может быть, штакетины эти – остатки от забора.

Женька рассказала матери, что староста хвалился, что отец его зарезал корову.

– Так у них две, – ответила тётя Дуня, – когда скот угоняли от немцев, отец Мышка сумел увести коровок. С приходом гитлеровцев в услужение подался. Придёт расплата. Ты с этими негодяями не водись, – наказала она Женьке.

– Я и не вожусь, – ответила та.

К вечеру погода стала портиться. Похолодало. Солнце спряталось в тучи. Женька опять взяла букварь, чтобы учить малыша чтению. А когда стемнело, мать уложила детей в чистые постели. Сквозь дрёму Валерке не раз казалось, что вот-вот мать начнёт его будить, чтобы, набросив на себя какую-нибудь одежонку, остальное, прихватив с собой, бежать в погреб, прятаться от обстрела. Он долго не мог уснуть и слышал, как среди ночи тётя Дуня с матерью куда-то ходили.