Страница 26 из 35
Тому назад
Тому назад, тому назадсмолою плакал палисад,смолою плакали крестына кладбище от духоты,и сквозь глазки сучков смолана стенах дачи потекла.Вымаливала молний ночь,чтобы самой себе помочь,и, ветви к небу возводя,«Дождя! — шептала ночь. — Дождя!..»Был от жасмина пьян жасмин.Всю ночь творилось что-то с ним,и он подглядывал в окно,где было шорохно, грешно,где, чуть мерцая, простынясползла с тебя, сползла с меня,и от сиянья наших телжасмин зажмурился, вспотел.Друг друга мы любили так,что оставалась на устахжасмина нежная пыльца,к лицу порхая от лица.Друг друга мы любили так,что ты иссякла, я иссяк, —лишь по телам во все концыблуждали пальцы, как слепцы.С твоей груди моя рукасняла ночного мотылька.Я целовал еще, ещечуть-чуть соленое плечо.Ты встала, подошла к окну.Жасмин отпрянул в глубину.И, растворясь в ночном нигде,«К воде… — шепнула ты. — К воде…»Машина прыгнула во мглу,а там на даче, на полу,лежала, корчась, простыняи без тебя, и без меня.Была полночная жара,но был забор и в нем – дыра.И та дыра нас завелав кусты — владенья соловья.Друг друга мы любили так,что весь предгрозием набрякчуть закачавшийся ивняк,где раскачалсясоловейи расточалсяиз ветвей,поймав грозинки язычком,но не желая жить молчкоми подчиниться не спешашушуканию камыша.Неправда это, что у птицнет лиц.Их узнают сады, леса.Их лица — это голоса.Из всех других узнал бы япредгрозового соловья.Быть вечно узнанным певцупо голосу, как по лицу!Он не сдавался облакам,уже прибравшим ночь к рукам,и звал, усевшись на лозу,себе на перышки грозу.И грянул выпрошенный громна ветви, озеро и дом,где жил когда-то в старинуфельдмаршал Паулюс в плену.Тому назад, тому назадбыла война,был Сталинград.Но память словно решето.Фельдмаршал Паулюс — никтои для листвы, и соловья,и для плотвы, и сомовья,и для босого божества,что в час ночного торжествав промокшем платье озорносо мной вбежало в озеро!На нем с мерцанием внутриот ливня вздулись пузыри,и заиграла ты волнойто подо мной, то надо мной.Не знал я, где гроза, где ты.У вас — русалочьи хвосты.И, хворост молний наломав,гроза плясала на волнахпод сумасшедший пляс плотвы,и две счастливых головыплясали, будто бы под громотрубленные топором…Тому назад, тому назадмы вдоль поплыли наугад.Любовь — как плаванье в нигде.Сначала — шалости в воде.Но уплотняется водатак, что становится тверда.Порой ползем с таким трудомпо дну, как будто подо льдом,а то плывем с детьми в рукахво всех собравшихся плевках!Все водяные заодноприлежно тянут нас на дно,и призрак в цейсовский бинокльглядит на судороги ног.Теперь, наверно, не к добрузабили прежнюю дыру.Какой проклятый реваншистмстит за художественный свист?Неужто призраки опятьна горло будут наступать,пытаясь всех, кто жив-здоров,отгородить от соловьев?Неужто мир себя испели вместе с голосом истлелпод равнодушною травойтот соловей предгрозовой?!И мир не тот, и мы не тев бессоловьиной темноте.Но, если снова духота,спой, соловьеныш: хоть с крестана кладбище,где вновь смолас крестов от зноя поползла.Пробей в полночную жарув заборе голосом дыру!А как прекрасен стал бы мир,где все заборы — лишь из дыр!Спой, соловьеныш, — подпою,как подобает соловью,как пел неназванный мой браттому назад, тому назад…Июнь 1981