Ночь без конца

– Прекрасный образец творчества этого художника, – сказал человек, державший картину.

– Сколько? – с живостью поинтересовался я.

– Двадцать пять тысяч, – ответил он своим тихим голосом.

Я хорошо умею сохранять невозмутимое выражение лица. Ничего не показал. Ну, по крайней мере, думаю, что не показал. Он добавил к сказанному какое-то имя, оно звучало как иностранное. Имя художника, решил я, и что картина только что прибыла на продажу из какого-то загородного дома, где жившие там люди даже понятия не имели, что это такое. Я держал марку.

– Деньги большие, но ведь его картина того стоит, я полагаю, – произнес я.

Двадцать пять тысяч фунтов. Хорошенький смех!

– Да, – вздохнул человек. – Да, это верно.

Он очень осторожно опустил картину и отнес ее обратно в витрину. Взглянул на меня, улыбнулся и заметил:

– У вас хороший вкус.

Я почувствовал, что мы с ним, в общем-то, понимаем друг друга. Поблагодарил его и вышел на Бонд-стрит.

Глава 3

Я не очень много знаю о том, как надо про все записывать, то есть я хочу сказать, о том, как бы это делал настоящий писатель. Например, вот этот факт про картину. Ведь это вообще ни к чему не относится. Что я хочу сказать, так то, что ничего ведь из этой истории не вышло, ни к чему она не привела, и все-таки я чувствую, что она как-то важна, что она занимает какое-то свое место. Она – одно из случившихся со мною событий, которое что-то для меня значило. Так же, как что-то значила для меня Земля цыгана. Как что-то для меня значил Сантоникс.

Я пока про него совсем немного сказал. Он был архитектор. Вы, конечно, уже сами могли догадаться. Архитекторы – это тоже что-то такое, с чем я никогда особых дел не имел, хотя о строительстве кое-что знаю – не так уж много. Сантоникса я встретил во время моих разъездов. Как раз когда я шофером работал, богачей возил по всяким местам. Раз или два даже за границу возил: пару раз в Германию – я немного знаю немецкий, и один или два раза во Францию – какое-то представление о французском у меня тоже имеется, а один раз – в Португалию. Пассажиры мои обычно были люди пожилые, которые деньгами и плохим здоровьем обладали, как правило, в равном количестве.

Когда возишь по всяким местам таких людей, приходишь к мысли, что деньги вовсе не такое великое благо, в конечном-то счете. Со всеми их неожиданными сердечными приступами, с кучей флаконов с малюсенькими пилюлями, которые надо то и дело принимать, с постоянным раздражением из-за еды и обслуживания в отелях. Большинство богачей, которых я знал, были явно несчастны. И своих забот у них тоже хватало. Налоги, помещение денежных средств… Слышишь ведь, как они друг с другом разговаривают или с друзьями. Заботы! Вот что почти половину из них убивает. Да и сексуальная жизнь у них тоже не ахти. У них либо заводятся длинноногие сексапильные жены-блондинки, которые где-то на стороне издеваются над ними со своими дружками, либо они оказываются женаты на сварливых уродинах, страшных, как исчадия ада, с которыми где сядешь, там и слезешь. Нет уж, дудки, я лучше останусь таким, как есть. Майкл Роджерс ездит, чтобы увидеть мир, и слезает, где и когда сам захочет, вместе с красивыми девушками – если захочет!

Конечно, всего у меня вечно было как-то в обрез, но я привык с этим мириться. Жизнь была забавна и увлекательна, и я был бы доволен, если б она шла так же забавно и дальше. Впрочем, я думаю, что был бы доволен в любом случае. Такое настроение ведь свойственно юности. Когда юность собирается с тобой распрощаться, забавы уже не забавны.

За всем этим, я думаю, крылось другое – нехватка кого-то или чего-то… Но, чтобы продолжить то, о чем я говорил, – был там у меня один старикан, я часто возил его на Ривьеру. Ему на Ривьере дом строили. Вот он и ездил – смотреть, как там дела идут. Архитектором был Сантоникс. Не знаю, какой он был национальности. Сначала я решил, что англичанин, хотя имени такого странного до тех пор не слыхал никогда. А теперь думаю, он не англичанин был. Скорее скандинав какой-нибудь. Человек он был больной, я это сразу увидел. Молодой, очень светловолосый и худой, а лицо какое-то странное, вроде искривленное. Две стороны этого лица как-то не соответствовали одна другой. Он порой терял терпение, разговаривая со своими клиентами. Вы бы могли подумать, что раз они ему платят, то должны и музыку заказывать, должны командовать и говорить жестко. Только это было наоборот. Говорил жестко и командовал Сантоникс, и он всегда был совершенно в себе уверен, а вот они – нет.

Помнится, стоило нам приехать, тот мой старикан просто кипел и пенился от ярости, когда увидел, как там дела идут. До меня обычно доносились обрывки разговоров, когда я стоял поблизости, чтобы помочь в случае чего, выполняя свои шоферские и всякие другие мелкие обязанности. Всегда можно было ожидать, что моего мистера Константина удар хватит или сердечный приступ.

– Вы не сделали того, что я говорил, – чуть ли не визжал он. – Вы потратили слишком много денег. Гораздо, гораздо больше денег. Мы договаривались не так. Это обойдется мне значительно дороже.

– Вы совершенно правы, – отвечал Сантоникс. – Но эти деньги необходимо потратить.

– Они не будут потрачены! Они не будут потрачены! Вы должны держаться в рамках, определенных мною! Понимаете вы это?

– Тогда вы не сможете получить такой дом, какой хотите, – сказал Сантоникс. – Я знаю, что вы хотите. Дом, какой я для вас строю, будет таким, какой вы хотите. Я в этом совершенно уверен, и вы сами тоже в этом совершенно уверены. Избавьте меня от этой мелочной мелкобуржуазной экономии. Вам нужен дом высочайшего класса, и вы его получите, и станете хвалиться им перед вашими друзьями, а они станут вам завидовать. Я не строю домá кому попало, я вас предупреждал. Дом – это больше, чем деньги. Этот дом не будет таким же, как дома других людей.

– Это будет ужасно. У-жа-сно!

– О нет! Беда в том, что вы сами не знаете, чего хотите. Или, по крайней мере, всякому может так показаться. Но на самом деле вы прекрасно знаете, что вам нужно, только не можете представить это в своем воображении. Не можете это четко увидеть. Зато я это знаю. Это как раз то самое, что знаю я. К чему люди стремятся и чего они хотят. У вас есть острое чувство качества. Я намерен дать вам качество.

Он часто говорил им такие вещи. А я обычно стоял там и слушал. Так или иначе, но мне было понятно, что тот дом, какой он строил там, среди сосен, с видом на море, будет не таким, как обычные дома. Одна его половина совсем не выходила на море, как это обычно бывало. Она глядела в противоположную сторону – вверх, на неизменный изгиб линии гор вдали, вверх, на проглядывающее меж вершинами холмов небо. Это было совсем необычно и очень увлекательно.

Порой Сантоникс со мной разговаривал, когда я там дежурил. Он говорил:

– Я строю дома только для таких людей, для кого хочу строить.

– То есть для людей богатых?

– Они должны быть богаты, иначе не смогли бы заплатить за дом. Но деньги вовсе не главное, что мне от этих домов хочется получить. Меня не это заботит. Мои клиенты должны быть богаты, потому что я хочу сделать такой дом, который будет стоить тех денег. Видишь ли, одного дома недостаточно. Он нуждается в обрамлении. В оправе. Это не менее важно. Как рубин или изумруд. Красивый камень – это всего лишь красивый камень. Он не ведет тебя никуда дальше. Он ничего не означает, он не имеет ни формы, ни смысла, пока у него нет оправы. А оправа должна иметь красивый драгоценный камень, достойный ее. Ты видишь, я беру оправу из ландшафта, где она существует сама по себе. Она не имеет смысла, пока в ней не появится мой дом, с гордостью красующийся в ее объятиях, точно настоящая драгоценность.

Он взглянул на меня и засмеялся:

– Не понимаешь?

– Пожалуй, нет, – медленно произнес я. – И все-таки – как-то, по-своему, – кажется, понимаю…

– Такое вполне может быть. – Сантоникс смотрел на меня с любопытством.