Страница 7 из 8
- То есть, остаюсь я?
- Точно, - согласилась Аня.
- А потом... после... - Паша запнулся, чтобы не сказать "если я выживу". Чего нагнетать, если вероятность выжить - целых девяносто пять процентов, если, конечно, вовремя перенести тело в реанимационный блок. - Потом ты разрешишь нарисовать себя?
- Сколько угодно, - с облегчением сказала Аня и виновато посмотрела на него. Наверное, обрадовалась, что он так легко согласился, но потом ей стало стыдно за эту радость.
<p>
***</p>
Умирать было больно. И обидно. Он ведь хотел этим людям добра. Никого не убил, не искалечил, не обокрал. Наоборот - хотел подарить им немного добра, света, любви. Сделать мир лучше. Почему за это нужно убивать? И убивать так мучительно и больно. Интересно, согласился ли бы он на такое, если бы не Аня? Просто ради...чего? Эксперимента? Модели? Ради этих злых, неблагодарных, жестоких людей... А каково было тому, другому, который умирал просто ради людей и не надеялся на то, что воскреснет?
А через некоторое время осталась только боль, все мысли и чувства растворились в ней - мучительной и бесконечной. Паша забыл, кто он, и что такое Модель. Забыл, что смерть ненастоящая, и что где-то там, за ее порогом, ждет Аня и чудесные, самые лучшие, ненаписанные картины. Он поверил, что сейчас умрет навсегда, и это было так несправедливо, так невыносимо - потому что ведь жизнь только началась, он не успел...чего? Ничего не успел. Жить, любить, рисовать, увидеть мир... Слезы текли по обожженным щекам, кровь - по израненному телу, воздух царапал пересохшее горло, каждый вздох давался все с большим усилием и болью. Хотелось, чтобы это все прекратилось, но прекращение означало смерть, поэтому Паша жадно и отчаянно цеплялся за каждое наполненное мукой мгновение.
- Прости, - вдруг сказал плечистый легионер, лицо которого почему-то показалось знакомым - Егор? Но разглядеть Паша ничего не успел, потому что легионер вонзил в его сердце копье, и Паша, наконец, умер.
<p>
***</p>
- Прости, - Анин голос дрожал, в глазах блестели слезы. - Я не знала, что это будет так. Я бы никогда... если...
- Ничего, - бесцветно ответил Паша, обрывая ее. Чтобы не слушать, как она врет, что никогда не попросила бы его, если бы знала. - Ничего страшного.
И попытался улыбнуться. Кажется, в нем что-то сломалось. Что-то важное. Умерло там, на помосте для казни, под камнями, плевками и ударом копья в сердце. Как будто он настоящий остался там, а здесь воскресили наскоро слепленный из голографических проекций аватар.
- Помнишь, ты хотел меня нарисовать? - напомнила Аня и покраснела.
- Да. Как-нибудь, - неопределенно ответил Паша. Зыбкому призраку, в которого он превратился, больше не хотелось ничего рисовать. Слишком сложно - собирать целые миры из бумаги, карандашных линий и цветных пятен. Ему бы удержать собственную цельность, не рассыпаться на осколки и тени.
Игорь Дмитриевич сказал, что нужно появиться там, в модели, еще раз. Показать им чудо воскрешения. Паша послушно согласился. Когда он опустился в капсулу, сердце обожгло холодом - будто копье легионера опять вонзилось в грудь.
Потом он сказал Игорю Дмитриевичу:
- Я ведь говорил им хорошие и правильные слова. Но для того, чтобы их услышать, им нужно было меня сперва убить. А потом увидеть, что вопреки здравому смыслу, я воскрес. И только тогда они задумались над тем, что я говорил. Хотя сами слова ничуть не изменились. Вам не кажется, что есть что-то неистребимо порочное и извращенное в человеческой природе? Если истина и добро доходит до них только таким сложным путем?
Игорь Дмитриевич посмотрел на него с удивлением. Должно быть, он не привык, чтобы Паша так говорил.
- Пашенька... - мягко и слегка неуверенно начал он. И замолчал, впервые куда-то растеряв свою многословность. Потом извиняющее улыбнулся: - Похоже, я сейчас не могу придумать ничего, кроме избитой сентенции, что не стоит обобщать, потому что все люди разные. И, в конце концов, мы с вами тоже люди, но наша природа, вроде бы...
- Возможно, - перебил его Паша, - я уже не совсем человек.
Лицо Игоря Дмитриевича стало изумленным.
- Видите ли, - попробовал объяснить Паша то, что пока сам толком не понимал, - Мы вообще все здесь делаем то, что обычно делают боги, а не люди. Уже это как-то влияет... Но главное, в человеческой природе заложена смертность. Она определяет очень многие ключевые вещи. Когда умираешь и опять воскресаешь, эта система ломается. Наверное, чем чаще это происходит, тем меньше от нее остается. И ты постепенно становишься кем-то другим.
- Кем? - еле слышно спросил Игорь Дмитриевич.
- Я не знаю.
Возможно - подумал Паша, - мне стоит умереть еще раз. Чтобы понять. Или чтобы попробовать вернуться назад. Найти какой-то смысл. Например, захотеть снова рисовать.
<p>
***</p>
- Поздравляю! - сказала Ирина, широко улыбаясь. Странно, теперь в ее чертах Паше больше не мерещилась Юля. Более того - он уже с трудом припоминал, кто это. Прежняя жизнь, до Модели, казалась ему далекой, будто скрытой туманом. Как фильм на старой пленке, где силуэты слегка размыты, голоса искажены, а интерьеры подернуты рябью помех. О том Паше он думал, как о каком-то другом, знакомом, но уже слегка подзабытом, человеке. Впрочем, так и было.