В поисках «Руритании»

Сегодняшняя добыча оказалась куда более весомой. Она могла, как прикидывал репортер, принести что-то посущественнее шести беловатых бумажек по пять английских фунтов каждая – так гость оценил его усердие в прошлый раз. Впрочем, Божидар не жаловался: это втрое превосходило самые щедрые гонорары, какие он когда-либо получал.

– Настоящий кофе умеют приготовлять только на Балканах. – Сондерс приподнял кружку за ручку и слегка покачал. Ароматная жидкость оставляла на фаянсе черные следы, будто кружка была наполнена дегтем. – Турки кладут слишком много специй и напрочь убивают аромат. Что до «турецких кофеен» в Париже и других европейских столицах – ф-фу!

Божидар с готовностью хихикнул.

– Значит ваш знакомый утверждает, что наш руританский друг имеет отношение к африканскому перелету Шарля Леньяра?

– Точно так, мистер Сондерс! – зачастил репортер. – Мой приятель из их военного министерства утверждает, что руританский атташе посещал Шале-Мёдон, когда там велись работы над «Руританией», и узнал одного из охранников эллинга. Этот атташе два года назад удостоился приглашения в резиденцию графа на Цетине, и будто бы, видел там того самого типа. Ему изрядно за пятьдесят, но крепок, как кизиловый корень. Родом из Албании, настоящий арнаут: говорят, отец графа спас его, и с тех пор он предан роду Румели, как собака. Даже в православие перешел, а это для албанца и вовсе неслыханное дело! Сам-то граф православный, что делало его в руританском высшем обществе своего рода белой вороной.

– А не мог этот господин обознаться? – осведомился Сондерс.

– Исключено! Видите ли, Безим – не просто слуга графа, он начальник его доверенных телохранителей, и граф поручает ему самые деликатные дела. Тот же, кого заметили в Париже, распоряжался охраной ангара так, будто был там старшим. Человек, узнавший Безима – так зовут графского арнаута, – уверяет, что они чрезвычайно напомнили ему тех, кто сторожил резиденцию графа на Цетине.

– Ну хорошо, предположим, что граф и есть таинственный меценат, поддержавший проект Леньяра. Но зачем ему, в таком случае, Африка?

– Это как раз и есть самое интересное! – усмехнулся Божидар. Представьте, здешняя публика уверена, что граф Румели основал в дебрях Черного континента колонию сербских патриотов, противников Милана Обреновича, и готовится к перевороту. А дирижабль нужен, чтобы в назначенный день высадить десант на крышу королевской резиденции в Белграде! По другой версии воздушный корабль понадобился графу, чтобы добраться до заброшенного города в самом сердце Африки. Там, якобы, хранятся какие-то немыслимые сокровища, ключ к которым граф и нашел в своей легендарной пещере.

Уголок рта Сондерса дернулся, обозначая усмешку.

– Значит, база сербских революционеров или затерянный город, полный драгоценностей? Очень уж напоминает беллетристику, не находите?

– Мои парижские коллеги тоже так считают, – согласно кивнул Божидар, – но посмотрите вот на это…

И зашуршал газетными листами.

– Вот: вчерашняя «Аугсбургер альгемайне цайтунг» поместила телеграмму своего корреспондента из Дар-эс-Салама…

– Германская Танзания? – поднял бровь южноафриканец. – Конечная точка маршрута «Руритании»? Продолжайте, мистер Божидар…

– Их корреспондент уверяет, что среди персонала временного воздухоплавательного парка, оборудованного для встречи экспедиции Леньяра, нарастает паника. Воздушный корабль уже запоздал на две недели против назначенного срока. Позавчера один из служителей в частной беседе проговорился, что надежды нет, и «Руритания», несомненно, потерпела катастрофу.

– Весьма печально, – сухо заметил Сондерс. – Но вы же не собирались удивить меня новостями, почерпнутыми из аусбургского листка? Не сомневаюсь, что эта заметка появится в вечерней "Таймс", да еще и комментариями какого-нибудь известного воздухоплавателя.

– Разумеется, нет, мистер Сондерс! – замотал головой Божидар. – Тут дело в другом: в Софии уже поговаривают, что «Руритания» на самом деле никуда не пропадала. Как и сам граф Никола. Он, якобы, тайно покинул свой остров, обставив бегство под несчастный случай, и теперь направляется в Африку. А «Руритания», которая ни в какую Танзанию на самом деле, лететь и не собиралась, ждет его в назначенном тайном месте. Оттуда граф Румели и подготовленные им боевики отправится прямиком на Балканы, для того, чтобы совершить покушение на Милана Обреновича!

– Как романтично. – сухо произнес гость. Он поставил на пеструю скатерть кружку с остывшим кофе и развернул услужливо поданную болгарином газету. – И, разумеется, не имеет никакого отношения к действительности.

Сердце Божидара провалилось куда-то в желудок. «Прощай, солидный куш. Дал бы хоть двадцать фунтов, скаред африканский…"

– Впрочем, я доволен вами. – смилостивился собеседник. – Вы прекрасно справились с задачей, друг мой. Не согласитесь ли исполнить еще одну просьбу? Она, правда, связана с некоторыми хлопотами и неудобствами, но и оплата превзойдет самые смелые ваши ожидания. Вы ведь владеете русским языком?

Божидар торопливо кивнул.

– Вот и отлично. Нужно, чтобы вы как можно скорее отправились в Санкт-Петербург. Там вы найдете вот этого господина и представитесь моим посланцем. Имя, адрес – все на обороте.

И протянул болгарину фотографическую карточку.

Глава третья

I

В один из последних мартовских дней 188…-го года от Рождества Христова, в четверг, поздно вечером в умывальной комнате Морского Корпуса, – той, что на втором этаже, рядом с ротными комнатами состоялось тайное собрание пятой роты. Присутствовали не все – в умывальню явилось, дай Бог, половина, остальные, как и положено по распорядку, сладко спали. Стрелки часов переползли за полночь, а так что собравшимся, застань их здесь один из офицеров-воспитателей, грозили дисциплинарные взыскания. Впрочем, дело это было обычное: младшие воспитанники Корпуса частенько устраивали в умывальнях такие вот «совещания». Воспитанники же старших рот, именовавшиеся не кадетами, а гардемаринами, проводили ночные собрания в фехтовальном зале; там же изредка случались и дуэли на учебных эспадронах со снятыми пуантаре и заканчивались, как правило, ссадинами и кровоточащими рубцами – выяснять отношения на кулачках у гардемаринов не принято.

Нравы в Корпусе были не грубые: например, «цука», коим славится Николаевское кавалерийское училище, здесь и в помине не было. Случались, конечно, и драки один на один, и общие побоища, когда роты идут одна на другую. Встречались среди кадет и злополучные персоны, сами напрашивавшиеся на неприятности со стороны сверстников. Порой подобные приставания переходили в травлю и даже избиения, но случаи такие были крайне редки, к тому же, объектами нападок становились личности малосимпатичные и, как правило, испорченные.

Младшие роты славились духом товарищества, особенно если дело касалось разного рода проделок и шкод. Это проявлялось в ротных «бенефисах» – своего рода бунтов воспитанников, объектами которых становились наименее уважаемые офицеры, преподаватели и иные служители Корпуса. Формы эти «бенефисы» приобретали подчас весьма затейливые и, хоть и строго карались начальством, вовсе искоренить их не удавалось. Неповиновение могло заключаться, например, в хоровом мычании на уроке нелюбимого педагога; во всеобщем стуке ножами и вилками в столовой зале, и – самый героический и опасный проступок! в бомбардировании корпусного эконома кашей. Роли при этом распределялись заранее: одни изготавливают и снаряжают «бомбы» из раскатанного чёрного хлебного мякиша, с жидкой кашей в роли пороховой начинки. На роль метальщиков избирались самые искусные «стрелки», которые тренировались заранее – «бунт» готовится исподволь, за несколько дней.

Отказ от участия в «бенефисе» и нежелание разделить с ротой неизбежное наказание почитаются за худший из грехов. Страшнее его разве что доносительство – но оно столь немыслимо, что, порой, на памяти целых поколений воспитанников такого не случалось ни разу.