Страница 5 из 16
Второй, Уэскотт, ответил недоуменным взглядом.
– Не знал, профессор, что вы балуетесь стихосложением!
Тот сделал неопределённый жест.
– Что вы! Поверьте, у меня можно найти какие угодно таланты, кроме поэтического. Это так, случайно…
– А что, весьма образно: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда…»[1]
– С вашего позволения, оставим изящную словесность. – поморщился третий. – Мы собрались для того, чтобы…
– Да-да, верно, мистер Лидделл, – отозвался профессор. – Мы хотели обсудить новости из Египта. Надеюсь, вы простите мне интерес к вашему обществу.
– Ордену! Ордену, а не обществу! Но пока мы предпочитаем не столь громкое название: «Второй Храм Германубиса».
– «Второй»? – в голосе гостя мелькнула ирония. – А что, есть и первый?
– Первый храм – это духовный символ, который суть квинтэссенция… – начал герметист, но Уэскотт поспешно его прервал:
– Мой коллега крайне пунктуален в вопросах ритуалов. Право, Сэмюэль, не стоит утомлять нашего гостя излишними подробностями.
– Они вовсе не излишние!.. – возмутился тот, но Уэскотт его не слушал.
– Итак, мы собирались здесь, чтобы обсудить новости из Египта. Примерно год назад в Александрии объявился русский ученый-историк, Вильгельм… э-э-э… Рукавишникофф.
– Беда с русскими фамилиями, язык можно сломать. – проворчал профессор. – Прошу прощения, Уэскотт, продолжайте…
Тот сделал вид, что не заметил бесцеремонности гостя.
– Опуская подробности: есть основания полагать, что Рукавишникофф разыскал в собрании редкостей египетского хедива манускрипт необычайной ценности. Речь не о коллекционной стоимости, хотя и она достаточно велика. Ценность представляет то, что в нем записано, и мы полагаем, что это указание на запрятанное где-то сокровище мудрости древней расы, которая и оставила его для нас, ее естественных наследников!
В библиотеке повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием угольков в камине.
– Я полагал, Уильям, что мы говорим о серьезных вещах. – негромко произнес джентльмен в маске. – А роковые тайны древних рукописей – это, знаете ли, для фельетонов[2] из бульварных листков…
Уэскотт, похоже, ждал чего-то подобного.
– Не судите опрометчиво, профессор. В изысканиях мистеру Рукавишникоффу помогал хранитель собрания хедива, немецкий археолог по фамилии Эберхардт – а этот джентльмен известен своим скепсисом по отношению ко всему, что связано с оккультизмом. И вот, поработав какое-то время с русским историком, он обратился к своим берлинским коллегам за консультацией по некоторым аспектам эзотерических знаний, причем Эберхардта интересовало как раз то, о чем он раньше и слышать не хотел! А Рукавишникофф тем временем…
– Это неспроста, говорю же вам! – перебил Лидделл. – Вспомните о том, сколь популярен во Втором Рейхе древнегерманский оккультизм – а заодно, и о связи этого учения с тайными культами египетских жрецов!
На губах профессора, не скрытых маской, мелькнула снисходительная усмешка.
Уэскотт укоризненно покосился на коллегу, но тот провалился в кресло и смотрел, не мигая, на угли.
– С вашего позволения, Сэмюэль, я продолжу. Рукавишникофф отправляется в Париж, в библиотеку Сорбонны, и там изучает фундаментальные труды по герметизму – и это при том, что раньше он не имел к этой благородной науке ровно никакого отношения! После чего, возвращается в Александрию и месяц спустя снова едет в Европу, на этот раз в Берлин. Там его принимают ведущие немецкие египтологи и оккультисты, и всем им он предъявляет рекомендательные письма Эберхардта. Не буду утомлять вас излишними деталями, но несомненно одно: Рукавишникофф и Эберхардт нашли в александрийском хранилище нечто невероятно ценное для нашего Братства – как, впрочем, и для всех, взыскующих запретных, тайных знаний!
Джентльмен в маске помолчал, поигрывая тростью.
– Если я правильно вас, немец-хранитель сообщил о находках в Берлин?
– Пока неясно. – снова встрял Лидделл. – Но за последние два месяца Эберхард отослал в Берлин не меньше семи писем, тогда как за предыдущий год лет таковых было от силы, три!
– Тогда не понимаю, чем вызвано ваше беспокойство. Попробуйте разузнать о находке Эберхардта через ваших германских коллег. Мне всегда казалось, что при всех разногласиях, европейские оккультисты, масоны и прочие розенкрейцеры всегда умели договариваться между собой…
Услышав пренебрежительное «прочие» Уэскотт дёрнулся, будто его кольнули шилом, но тут же взял себя в руки. Ответ прозвучал вполне любезно:
– Вряд ли Эберхардт и русский допустят кого-то к своему сокровищу. Видите ли, изыскания Рукавишникоффа носят… скажем так, не вполне академический характер. По-видимому, он действует в интересах некоей высокопоставленной особы. Если помните, я вам писал…
– Да, было что-то такое. – человек в маске кивнул. – Какой-то вельможа – то ли серб, то ли руританец?
– Граф Ни…
Уэскотт замолк на полуслове – профессор вскинул голову и поднес палец к губам.
– Прошу вас, Уильям, без имен!
– Даже здесь?
– Особенно здесь. У лондонских стен есть уши.
Герметист пожал плечами.
– Как вам будет угодно. Итак, граф… ну, скажем, «N»?
– Не много ли чести? – буркнул из своего кресла Лидделл. – «N» монограмма великого Бонапарта!
Профессор поворошил угли в камине короткой кочергой. Языки пламени вырвали из полумрака часть сводчатого потолка и висящий над камином средневековый щит-павезу с неразборчивым готическим девизом.
– Ходили слухи, – осторожно продолжил Уэскотт, – что «N» близко знаком с наследником германского кайзера…
– …и, подобно и кронпринцу Вильгельму, помешан на археологии. желчно ввернул Лидделл. – Он, видите ли, мечтает отыскать следы Третьей расы, следы подлинных обитателей Лемурии! Жалкий дилетант!
Уэскотт опять недовольно покосился на Лидделла. Тот перехватил взгляд и замолк, скорчив недовольную мину.
– Мы знаем наверняка, что изыскания Рукавишникоффа оплачивает именно «N». В прошлом году они встретились…
Герметист картинно умолк, ожидая вопроса. Но человек в маске терпеливо ждал, постукивая большим пальцем по подлокотнику.
– Гхм… да, встретились. Беседа состоялась в курительной комнате берлинского Altes Museum[3]. Через подкупленного служителя мы узнали, что рассказ Рукавишникоффа взволновал «N» чрезвычайно. О чем шла речь – мы не знаем, но нет сомнений, что он решил как можно скорее добраться до того, о чем сказано в манускрипте. Для этого он и задумал отправиться в самое сердце Черной Африки!
– Это вас встревожило, Уильям? – осведомился гость.
– Разумеется! С нашими германскими коллегами мы бы, как вы изволили заметить, договорились. Но этот выскочка, к тому же, связанный с Россией – кто знает, чего от него ждать? А вдруг он, подобно Шлиману, жаждет славы и опубликует результаты изысканий?
– Это было бы катастрофой… – прошептал Лидделл. – Древние знания ни в коем случае не должны стать достоянием черни!
– Совершенно с вами согласен, Сэмюэль. – кивнул Уэскотт. – «N», несмотря на высокое происхождение, ведет себя, как типичный нувориш. К тому же, он славянин, как и этот проныра Рукавишникофф!
При слове «славянин» Лидделл брезгливо скривился.
– Вернувшись из Берлина, – продолжал Уэскотт, – «N» дал поручение своим адвокатам связаться с воздухоплавателем Шарлем Леньяром. Переговоры завершились успехом, и теперь «N» спешно готовит экспедицию, не считаясь с затратами. И есть все основания думать, что своего он добьется.
Джентльмен в маске ответил не сразу. Несколько минут он молча глядел в камин; растревоженное пламя уже опало, и библиотека опять тонула в полумраке.
– А вы уверены, что «N» заинтересовался именно манускриптом? Речь могла идти об иных, более… хм… осязаемых ценностях.
1
Строка из «Баллады о Востоке и Западе» Р. Киплинга. На описываемый момент еще не сочинена.
2
В XIX веке «фельетонами» называли не сатирические очерки, а романы с продолжением, публикуемые, обыкновенно, в еженедельных или ежемесячных изданиях.
3
(нем.) – «Старый музей», художественный музей в Берлине на Музейном острове, построен в 1830-1830-х годах для размещения коллекции произведения искусства прусских королей. В частности, там хранилось всемирно известное Берлинское античное собрание.