Цезарь, или По воле судьбы

Поскольку официальные заключения суда делались на латыни, Аккон понял, каков приговор, только когда римская охрана встала по обе стороны от него.

– Я свободный человек в свободной стране! – выкрикнул он, поднимаясь, и прошел в сопровождении стражников к выходу.

Верцингеториг зааплодировал было, но Гобаннитион звонкой пощечиной остудил его пыл:

– Уймись, идиот! Тебе что, всего этого мало?

Верцингеториг вышел из зала и пошел прочь, подальше, чтобы ничего не видеть и не слышать.

– Говорят, то же самое произнес Думнориг, когда Лабиен отсекал ему голову, – сказал последовавший за ним карнут Гутруат.

– Что? – спросил Верцингеториг, дрожа и покрываясь холодным потом. – Что?

– «Я свободный человек в свободной стране» – так он сказал. Его больше нет, а Цезарь живет с его женщиной. Мы не свободны.

– Мне не нужно этого говорить, Гутруат. Мой дядя дал мне пощечину перед всеми! Почему? Мы что, должны трястись от страха, падать на колени и просить прощения у Цезаря?

– Потому что в этой стране свободен один только Цезарь.

– О, клянусь Дагдой, Таранисом и Езусом, я сам насажу его голову на дверной косяк! – крикнул Верцингеториг. – Как он посмел учинить это судилище, больше похожее на насмешку?

– Посмел, потому что он блестящий военачальник блестящей армии, – сквозь зубы проговорил Гутруат. – Он попирает нас целых пять лет, Верцингеториг, а мы где были, там и остаемся! Он практически покончил с белгами и не тронул нас, кельтов, лишь потому, что мы не рискнули с ним драться. Кроме бедных армориков – посмотри, что с ними сталось! Венеты проданы в рабство, эзубии стерты с лица земли.

Появились Литавик и Котий, лица их были угрюмы. Кадурк Луктерий и вергобрет лемовиков Седулий подошли следом.

– В том-то и дело! – воскликнул Верцингеториг, глядя на подошедших. – Цезарь уничтожал белгов последовательно, поочередно. Он никогда не нападал на несколько племен сразу. Одна кампания – эбуроны, другая – морины, затем нервии, затем белловаки, атуатуки, менапии, треверы. Один народ за другим! Но где был бы Цезарь, если бы нервии, белловаки, эбуроны и треверы собрались в единый кулак и ударили по нему? Да, он выдающийся командир! Да, у него блестящая армия! Но он не Дагда! Он был бы повержен и никогда больше не поднялся бы.

– Ты хочешь сказать, – медленно проговорил Луктерий, – что нам, кельтам, надо объединиться?

– Именно это я и говорю.

Котий бросил на него хмурый взгляд:

– И под чьим же началом? Ты думаешь, что эдуи захотят драться за тебя, за арверна?

– Если эдуи захотят стать частью нового государства галлов, Котий, я надеюсь, что они станут драться за любого, кто будет выбран вождем. – Синие глаза на худом лице грозно сверкнули. – Вполне возможно, что таким вождем буду я, хотя арверны с эдуями исконные враги. Но также возможно, что вождем будет эдуй. В этом случае я поведу за ним всех арвернов. Котий, Котий, открой глаза! Разве ты сам не видишь? Это древнее разделение ставит нас всех на колени! Нас больше, чем римлян! Может, они храбрее нас? Нет! Они лучше организованы, вот в чем все дело. Они действуют как одна боевая машина. Кругом! Заходи флангом! Бросай копье! Атакуй! Держи шаг! Да, этого в один миг не изменишь. У нас просто нет времени перенять их приемы. Но нас больше. И если мы объединимся, разбить нас будет попросту невозможно!

Луктерий тяжело вздохнул.

– Я с тобой, Верцингеториг! – вдруг сказал он.

– Я тоже, – сказал Гутруат. – И я знаю еще кое-кого, кто будет на твоей стороне. Друид Катбад.

Верцингеториг пораженно уставился на него:

– Катбад? Тогда обязательно поговори с ним! Если Катбад подаст пример, за ним потянутся друиды всех племен и станут улещивать, умасливать, убеждать, а это уже половина победы.

Но Котий был сильно напуган, Литавик обеспокоен, Седулий насторожен.

– Понадобится нечто большее, чем обращение друида, чтобы раскачать нас, эдуев, – сказал Котий. – Мы очень серьезно относимся к нашему статусу друзей и союзников Рима.

Верцингеториг ухмыльнулся:

– Ха! Тогда вы просто дурни! Не так уж много времени прошло, Котий, с тех пор как хваленый твой Цезарь осыпал германца Ариовиста дорогими подарками, добившись для него от римского сената титула друга и союзника! При этом он знал, что Ариовист грабит эдуев – тоже друзей и союзников Рима, крадет их скот, овец, их женщин, топчет их пашни! Есть в том забота Цезаря об эдуях? Нет, нет и нет! Ему нужен был только мир в Провинции! – Он сжал кулаки и погрозил небесам. – Каждый раз, когда Цезарь торжественно обещает защищать нас от германцев, я говорю себе: это ложь. И если бы эдуи могли здраво рассуждать, они говорили бы так же.

Литавик со вздохом кивнул.

– Хорошо, я тоже с тобой, – сказал он. – Не знаю, что решит Котий. В будущем году его изберут вергобретом вместе с Конвиктолавом. Но на меня ты можешь рассчитывать, Верцингеториг.

– Я ничего не могу обещать, – сказал Котий, – но против тебя не пойду. И римлянам ничего не открою.

– А о большем сейчас я и не прошу тебя, Котий, – сказал Верцингеториг. – Просто держи это в голове. – Он улыбнулся. – Есть много способов вредить Цезарю, не вступая с ним в битву. Он полностью доверяет эдуям. И щелкает пальцами: дайте пшеницы, дайте еще кавалерии, дайте того, дайте сего! Я понимаю, ты слишком стар, чтобы взяться за меч. Но изворотливый ум – это такое же оружие, если ты хочешь свободы.

– Я тоже с тобой, – заявил наконец и Седулий.

Верцингеториг протянул вперед руку ладонью вверх. Гутруат положил на нее свою руку, то же самое сделал Литавик, затем Седулий с Луктерием, и последним был Котий.

– Я свободный человек в свободной стране, – произнес с нажимом Верцингеториг. – Каждый должен сказать это о себе. Вы согласны?

– Согласны!

Если бы Цезарь на день-другой задержался с отъездом, он бы непременно проведал об этом сговоре, хотя бы от Рианнон. Но Косматая Галлия вдруг опостылела. На рассвете он убыл в Италийскую Галлию, за ним следовали злосчастный пятнадцатый легион и Рианнон на своей италийской кобыле. Ей не дали увидеться с Верцингеторигом, и вообще она не понимала, отчего Цезарь вдруг стал таким отчужденным и резким. Может быть, у него появилась другая? Так порой бывало, но временные любовницы всегда мало что значили для него, и потом, ни одна из них не родила ему сына! А ее сын ехал с нянькой в повозке, крепко сжимая в ручонках подарок отца. Нет, его не интересовали ни Менелай, ни Одиссей, ни Ахилл, ни Аякс. Но сама лошадь была чудесной, и она принадлежала ему.

Колонна еще не пробыла в дороге и дня, а Цезарь уже далеко от нее оторвался в своей двуколке, запряженной четырьмя мулами, бегущими легким галопом. На ходу он диктовал побледневшему секретарю донесение в сенат, а другому – письмо старшему Цицерону. В обоих посланиях сообщалось о стычке Квинта Цицерона с сигамбрами, хотя версии сильно разнились между собой. Все эти глупцы в сенате подозревают, что он приукрашивает правду, но они не заподозрят подвоха в официальном донесении о стычке Квинта Цицерона с сигамбрами.

Он продолжал диктовать, терпеливо ожидая, пока писец справлялся с дурнотой, перегибаясь через борт двуколки. Что угодно, только бы выкинуть из головы то, что произошло в том зале в Дурокорторе, только бы забыть крик Аккона, повторившего слова Думнорига. Он не хотел делать Аккона жертвой, но как еще заставить их исполнять правила и законы цивилизованных народов? Слова не помогали, пример не помог.

«Как иначе я мог бы заставить кельтов усвоить кровавый урок, преподанный мною белгам? Нельзя уехать, не выполнив задачи, напрасно потеряв годы. Я не могу возвратиться в Рим, не возвеличив мое dignitas полной победой. Теперь я больший герой, чем Помпей Магн на вершине славы, и весь Рим сейчас у моих ног. Я сделал то, что должен был сделать любой ценой. Но воспоминания о жестокости – плохое утешение в старости!»

Рим

Январь – апрель 52 г. до Р. Х.