Страница 5 из 40
Моя перуанка
В час, когда умирают газеты,превращаются в мусор ночной,и собака, с огрызком галетызамерев, наблюдает за мной;в час, когда воскресают инстинкты,те, что ханжески прячутся днем,и кричат мне: «Эй, гринго!» – таксисты. —«Перуаночку хочешь – катнем!»;в час, когда не работает почта,и бессонно стучит телеграф,и крестьянин, закутанный в пончо,дремлет, к статуе чьей-то припав;в час, когда проститутки и музыгрим размазывают по лицуи готовится будущий мусоркрупным шрифтом – во всю полосу;в час, когда все незримо и зримо,я – не в гости и не из гостей —прохожу авенидою Лимы,как по кладбищу новостей.Вся в плевках и грейпфрутовых корках,пахнет улица, словно клозет,но всмотрись – человеческий контурпроступает сквозь ворох газет.Это, скорчившаяся глухо,никого ни за что не виня,себе сделала пончо старухаиз событий вчерашнего дня.Завернулась, от холода прячась,в право-левое до бровей.Все равно ей, что левость, что правость, —лишь бы стало чуть-чуть потеплей.Завернулась в скандалы, интригии футбольные матчи – до пят.Из-под ног манекенщицы Твиггиее ноги босые торчат.Лимузины, подлодки, ракетынавалились, к асфальту прижав.Скачки, яхты, стриптизы, банкеты —все лежит на крестьянских плечах.И витринная белая ламавидит горестно из-за стекла:на лопатках ее кровь Вьетнамапроступает сквозь фото, тепла.Из-под сора всемирного рынка,не умея все это понять,смотрит ламой затравленной инка —человечества скорбная мать.Ее кривда эпохи согнула,придавили ее этажи,и она, как живая скульптура,правда мира под ворохом лжи.О витринная белая лама,ты прижмись к ее впалой груди,ее высвободи от хлама,в Сьерру-Бланку ее уведи!Представитель державы великой,молчаливо склоняюсь, как сын,перед этим измученным ликом —скорбным ликом в каньонах морщин.Ведь забилась внутри одичало,под лохмотьями еле дыша,величайшая в мире держава —человеческая душа.«Перуаночку, гринго!» – с присвистоммне кричат, а я молча стою.Не хочу объяснять я таксистам,что нашел перуанку мою.Лима, июль 1971Мусорщики Эквадора
Пыль бунтарствует, грязь протестует,и коварствует водопровод.Мусор царствует, мусор бастует —он себя убирать не дает.Ветер буйствует, эхом вторягрозным крикам плакатных букв:это мусорщики Эквадораподнимают отчаянья бунт.Бьется лозунг неустрашимо,архимедовски озорной:«Дайте мусорные машины —мы очистим весь шар земной!»В окна муниципалитета,словно грязи слипшийся ком,гневно с улицы полетело:«На балкон, президент, на балкон!»Полицейские празднуют труса.С песней мусорщики идут:«Если урн не хватает под мусор —избирательные подойдут!»Ребятня, лопоча, набежала.Головенки курчаво торчат,и невидимый отсвет пожараозаряет эквадорчат.Не кокетливый демон странствийпо планете бросает меня,а всемирный порыв демонстрацийпротив хунты хламья и хамья.Здоровенный мулат, пол-арбузазапустив на балкон пустой,мне кричит: «Эй, poeta ruso!Подключайся! Бастуй! Ты свой!»И тебя, прорывавшийся в завтра,вспоминаю, — мне близкий до слез,революции ассенизатор,революции водовоз.И волнуюсь я непритворно,и робею чуть-чуть — признаюсь:это мусорщики Эквадорапринимают меня в профсоюз.И мне хватит и сил и задора —у надменных чистюль не в чести —вместе с мусорщиками Эквадорагигиену земли соблюсти.В двадцать первом одержим победу,но пока что в пыли и дымуя на мусоровозе едупо двадцатому моему!Гваякиль, Эквадор, июль 1971В зоне последней надежды
Будто разверзлись и хлябь, и твердь,и никуда не деться.Панчо, амиго, где мы, — ответь?«В Зоне Последней Надежды».Над Патагонией ветер свистит,а по движению, справа,так прозаично табличка висити подтверждает, что правда.«Кэптеном» Панчо, мой друг, задымил:«Символы – чушь. Мы не дети.Но, вообще, по-моему, — мирв зоне последней надежды».Что твой обветренный лик, бородач,вдруг омрачился тенями?«Сколько страдали мы — не передашь!Сколько надежд потеряли!Вроде бы все хорошо сейчас.В руки мы власть получили.Как будет страшно, если у насчто-то сорвется в Чили…Я – не мальчишка. Я уже дед.В жизни ничто не бесследно.Это не страшно — лишаться надежд.Страшно лишиться последней».Панчо, тугие пришли времена.Панчо, но я полагаю:если обманет надежда одна,где-то забрезжит другая.И беспредельна, словно любовь,даже когда неутешна,зона, где нет пограничных столбов, —зона последней надежды.Пунта Аренас, Чили,июль 1971