Страница 36 из 40
Как бы я в жизни ни куролесил,весел – невесел, трезв или пьян,где-то в Непале или в опале, —как ни взлетел бы я, как бы ни пал,как бы молиться судьба ни велела,нету молитвы другой у меня:«Только бы, только бы ты не болела,только бы, только бы не умерла».Если на улице вижу больницу, —мысль о тебе, будто нож под ребром.Кладбищ нечистая совесть боится.Местью грозят: «Мы ее отберем!В тех, кто любимых пытает, — нет Бога.Смерти страшней истязанье твое.Пусть отдохнет. Ее спрячем глубоко,чтобы ты больше не мучил ее!»«Боже! — кричу я всей болью глубинной. —Что мне бессмертья сомнительный рай!Пусть я умру, но не позже любимой —этою карой меня не карай!»1972
Горная дорога
К. Гердову
Куда мы торопимся, Костя,маджари едва пригубя?Мы к небу торопимся в гости, —я правильно понял тебя?В горах ни корысти, ни гневунет места – все небом полно.А вдруг мы понравимся небуи нас не отпустит оно?Идем, как по бывшим державам,по скалам, где плеск родника,по листьям, как будто по ржавымдоспехам солдат Спартака.Идем по пронесшимся бурям,по грудам литых желудей,как будто по замершим пулям,когда-то летевшим в людей.Кто принял историю мирав свою негигантскую грудь,того навсегда распрямило,того никому не согнуть.Подумаем, Костя, о вечномнад палыми листьями лет.Пусть мужество будет беспечным —а хитрого мужества нет.Вся хитрость Язона от рабства.Нет неба в таком везуне.До неба тому не добраться,кто слишком хитер на земле.А мы предпочли без обидыпод юное это виноруну золотому Колхидыпростого барашка руно.Нет женщин вернее дороги.Нам с нею прекрасно втроем,мы, словно античные боги,ее за собою ведем.Дорога и двое сильных —великий триумвират.Но с нами в сандалиях пыльныхидут и Платон и Сократ.А может быть, и мушкетеры,и даже булгаковский кот,и тот незабвенный, которыйсо всеми идет, кто идет.И дикое яблоко ловкомне в руку летит, и – в рукес притихшею божьей коровкойна влажной зеленой щеке.Гагра, октябрь 1972Удивительный памятник
У подножия Гагринского хребтаесть один удивительный памятник.Гробовая плита, словно парус, взвита,нагоняя на кладбище панику.Строго траурен цвет, но печали в нем нет,потому что резцом ненавязчивымв этом камне воспет двадцати с лишним летЗакарян Арутюн Амазаспович.С фото, видимо, он в мрамор переведен.Белозубый стоит, улыбается,и в руках белозубый аккордеонулыбается, как полагается.Над курчавым вихром кепор-аэродромна бочок упоительно сдвинут,и живым серебром под грохочущий громАрутюн Амазаспович вымыт.Ему надпись к лицу: «Сыну, мужу, отцу…»Озорно он играет, покачивается.Можно быть и отцом, но таким молодцом,что и после конца не оканчиваться.Голосила родня, его хороня.Начертали: «Погиб трагически…»А у ног задарма на дорогу хурмаи открытое пиво египетское.С жизнью кончен расчет, но великий почетпосле смерти остаться личностью.Вниз туман течет — его к людям влечет.Тянет вечностью, тянет античностью.Арутюн Амазаспович, людям ты рад.Пальцы вбей в инструмент, выше голову,чтобы звуки, как град, чтоб вспорхнули с ограджестяные могильные голуби.Кто патриций, плебей — не пойму, хоть убей,ведь играют крестьянские клавишидля морских зыбей и для всех голубей,не забыв жестяных, что на кладбище.Смерти нет для того, в ком живет родствос миром подлинным, а не монашеским.Еще встретимся мы и вкусим хурмы,Закарян Арутюн Амазаспович!Гагра, октябрь 1972