Большая Игра

— Пока хватит, — спустя какое-то время, Алголь остановился и холодно посмотрел на Рин. Девушка, судорожно дыша, упала на испещренный каплями пота пол — ее скрутил кашель. Казалось, вместе с невесть откуда взявшейся мокротой она ощущала во рту отхаркивающиеся кусочки легких. Сердце стучало так сильно, что даже кожа на руках вздрагивала в такт его ударам. Но вместо заслуженного перерыва он потащил ее на перекладину — и пытка продолжилась.

— Сто раз, — его острый взгляд уперся в обнявшую стойку тренажера девушку, едва утершую пот с лица, и он добавил:

— Пока не сделаешь, не уйдешь.

— Что?..

От досады и несправедливости у неё выступили слёзы. Он определенно издевался над ней, не иначе. Садист. Разве она сможет после всего этого хотя бы тридцать раз подтянуться? Девушка посмотрела на свои дрожащие, покрытые гусиной кожей руки — пальцы подрагивали, никакой силы в них она уже не чувствовала. А ретранслятор, вытерев рукавом комбинезона влажный висок, легко подпрыгнул и повис на соседнем тренажере. Всхлипнув, она полезла на перекладину.

Как Рин и ожидала, её не хватило даже на пять подъемов. Бессильно повиснув на ослабших руках, она неловко соскользнула и грохнулась на пол. Да разве у неё вообще может получиться? Она же всего лишь девушка, просто человек… и что за зверские нормативы? Где её любимые три подхода? Какого черта её любимого тренера подменили этим изувером и садистом? Тем временем садист ритмично подтягивался, кажется, уже раз двадцатый — заметив усевшуюся на полу девушку, он перевернулся и спрыгнул.

— Вставай.

Рин послушно встала, стараясь не смотреть ему в глаза. Она точно знала, о чем он думает. Слабачка. Бесхребетная девчонка, бессильная и никчемная, и почему-то он должен с ней нянчиться. Или может, он думает о том, каким еще пыткам ее повергнуть?

— Залезай, — он кивнул на перекладину. Девушка до скрипа стиснула челюсти.

— Не могу… — еле слышно прошептала Рин. Секунду подождав, Алголь подошел в ней и, бесцеремонно и грубо подхватив за бока, поднял вверх: — Еще девяносто шесть.

— Да не могу я! Сил уже нет!.. — едва не плача, воскликнула она, но ретранслятор словно оглох. Он держал ее, пока девушка, всхлипывая и размазывая слезы по лицу, наконец, не схватилась за турник.

— Пять, — с нажимом произнес он, отпуская руки. Рин изо всех сил напряглась, дергаясь, словно выброшенная на берег рыба — кое-как ей удалось дотянуться подбородком до перекладины.

— Шесть, — оставив девушку, он забрался на свой тренажер и подтянул тело к напряженным ладоням.

Нет, это бесполезно. Это вообще какой-то бред, никаких передышек, сплошное издевательство. Так ведь можно себе запросто что-нибудь сорвать! Связки там, или мышцы. А ему плевать. Наоборот, чем больше она страдает, тем ему лучше. Вон как он смотрит… Рин, снова свалившись на пол, прижимала к груди горящие, словно ошпаренные кипятком, ладони. Вот же изверг.

Подождав минуту, Алголь снова подошел к ней и, не обращая внимания на протесты вяло трепыхавшейся девушки, закинул ее обратно наверх. И снова… раз за разом, через боль, через слезы, через «я больше не могу», она снова делала свои жалкие два-три подъема и, как вареная сосиска, падала на пол. Она уже не пыталась остановить бегущие по щекам слезы, не пыталась вытирать покрытые засохшим потом щеки и виски, не пыталась думать о том, какой жалкой и никчемной выглядела перед Кирой, военными, техниками, Алголем. В голове билась одна тупая и прямая мысль — сделать эти чертовы сто раз, а что дальше — наплевать. Упадёт и умрет. И всё же ей иногда было так жалко себя, что хотелось провалиться под землю. Но снова и снова она делала это, уже не веря, что сможет хотя бы поднять голову.

— Всё, — коротко сказал ретранслятор после очередного, наверное, тысячного по счету её падения. Девушка невидящими глазами посмотрела на него — холодный, спокойный, и кажется, даже ни капли не уставший. Неужели она сделала?.. Все сто? Губы задрожали, по щекам снова прокатились обжигающе горячие слезинки — Рин опустила голову и посмотрела на свои ладони. Красные и дрожащие, покрытые здоровенными кровавыми мозолями, а сами руки были словно набитые ватой — она даже не чувствовала их. Завтра она не сможет ни согнуть, ни разогнуть их, но это будет завтра. А пока — крошечная, выстраданная потом, кровью и слезами победа…

— Встань, — снова донесся голос ее мучителя. Рин охватил ужас, она замерла — неужели ещё не всё?..

— Теперь шест, — изрек Алголь и взял со стойки две отполированные до блеска палки. Девушка, издав полный отчаяния стон, поплелась следом за ним.

***

— Как дела? Ты как вообще, живая?.. — Кира села на край дивана, протягивая ей мягкую упаковку с фруктовым пюре. Рин лежала в позе трупа, не в силах согнуть свободно висящие руки, и слепо смотрела куда-то перед собой.

— Спасибо, хреново… — без выражения ответила девушка, пытаясь ухватить ватными пальцами подарок. Опухшие руки невыносимо болели и едва сгибались, она не могла отделаться от ощущения, что у неё определенно где-то что-то порвано. Но еще утром осмотревший её доктор Штерн не нашел никаких катастрофических нарушений и, намазав её какой-то отвратительно пахнущей дрянью, отправил в капсулу. Рукам и, правда, стало легче, но при мысли о том, что через час ей снова нужно идти в спортзал, становилось дурно. Наконец, не без помощи Киры открыв свое лакомство, она смогла насладиться его вкусом.

— Тяжело тебе приходится, — сочувственно покивала женщина, поправляя берет. Полированный значок на ее груди блеснул в свете диодов — два скрещенных копья на фоне щита и шара-планеты, эмблема подразделения стратегического планирования и тактики. Его уже давно упразднили, но Кира продолжала его носить, в память о том, что было.

— Он меня ненавидит, — пробормотала Рин, опустошая половину пакета с пюре:

— Вы можете с ним поговорить, чтобы он так не глумился надо мной? Я даже рук не чувствую…

— Я говорила, — вздохнула Кира, вспоминая лицо ретранслятора. Сперва он даже не услышал её, и только когда майор повторила свою просьбу, он строго посмотрел на неё и сказал: «Я не говорил, что будет легко». Именно этого она и боялась, когда просила его помочь. Но тогда Рин будет бояться его даже больше тех парней, что выжили после взрыва лаборатории. Но и это его не смутило: «Пусть лучше меня боится». Немного подумав, Кира пришла к тем же выводам.

Когда она только поступила на службу в армию, ей тоже приходилось тяжело. Наверное, даже тяжелее, чем сейчас — Рин. Но их старшина, испещренный шрамами и седой на пол-головы мужик, неустанно твердил выработанную веками формулу: тяжело в ученье, легко в бою. Девочка тоже поймет это, потом. А пока…

— Терпи, Рин, — голос Киры звучал ободряюще, и Рин позволила себе еще немного пожаловаться:

— Но я же девочка… зачем так сурово?

— Ты будущий ретранслятор. А жизнь вообще штука суровая, — женщина поднялась, поправляя юбку: — Вставай, нам нужно продолжать тесты.

***

Её голос звал снова и снова, откуда-то издалека, он был везде, окружал его. Он искал взглядом ту, что называла его имя, но вокруг была лишь тьма. А потом она сменялась заревом пожарища, вокруг метались тени, жуткие пляшущие фигуры, окружающие его, подступающие все ближе — казалось, он мог видеть страшные изуродованные лица сквозь оранжевые языки пламени. А потом он видел её.

Девочка смотрела на него и грустно улыбалась. Она звала его по имени, которое он снова и снова не мог расслышать. Она звала его… просила бежать, говорила, что любит, и умоляла оставить её там. Где-то, где такой невинной душе, как она, быть не полагалось. Там — только смерть.

У неё были сказочно красивые, большие голубые глаза — такие, что в них могла отразиться целая вселенная. По-детски мечтательные, со смешливыми искорками. И маленькие прохладные ладошки — когда она обнимала его лицо, он закрывал глаза от удовольствия. Эта прохлада умиротворяла.

Он любил прохладу.

В отличие от тепла. От ощущения тепла, струящегося по коже. Тепла от ее крови. Текущей по его рукам, по его лицу. Оставляющей омерзительный солоновато-сладкий привкус на губах. Он бы с радостью отдал свою жизнь только ради того, чтобы никогда не почувствовать этого страшного вкуса.