Страница 8 из 61
Постоялый двор. «У ангела» находился на узкой и грязной улочке у древних римских стен недалеко от церкви Санта Мария Новелла. Скорее всего, раньше занимаемое им помещение было сторожевой башней с обрушившейся вершиной. Теперь постоялый двор возвышался над развалинами римской стены, как последний солдат уничтоженной армии. Вокруг него сгрудились более поздние постройки. На первом этаже старой башни построили обширное деревянное помещение. Здесь находилась кухня и — на грубых нарах сразу по трое — ночевали самые бедные путники.
С другой стороны улочка упиралась в невысокую стену из грубых камней, за которой начинались виноградники. У самых дверей постоялого двора над конским пометом вились тучи мух.
— Чьи это земли? — спросил поэт.
— Кажется, они принадлежат семейству Кавальканти, — немного подумав, ответил начальник стражи. — Постоялый двор вроде бы тоже раньше был их. Тут была мельница, а в башне держали зерно и муку.
Опять род Кавальканти!
Услышав эту фамилию, Данте вновь ощутил жгучее чувство вины. Тряхнув головой, чтобы поскорее избавиться от него, поэт стал осматривать постоялый двор. На вывеске был изображен распростерший крылья ангел. Кто-то замазал краской половину вывески, но от дождя и ветра краска облупилась, и теперь вновь было видно, что раньше постоялый двор назывался «У падшего ангела».
Данте криво усмехнулся, не сомневаясь, что первоначальное название придумал Гвидо Кавальканти. Это было вполне в его духе.
— Где мертвец? — спросил поэт, отогнав печальные мысли.
— Пойдемте… В этой башне устроили небольшие каморки. Хозяин постоялого двора сдает их богатым путникам, которые не желают спать вместе с другими. Покойник в одной из них. На самом верхнем этаже.
Данте еще несколько мгновений задержался перед входом, желая запечатлеть в памяти облик постоялого двора, прежде чем нырнуть в море подробностей, которое наверняка ждет его внутри. Потом, не дожидаясь начальника стражи, он шагнул внутрь и стал карабкаться вверх по ступеням бесконечной дубовой лестницы, вьющейся вдоль стен башни. При этом поэт сразу же почувствовал внутри постоялого двора что-то странное, хотя и не смог определить источник этих ощущений.
Решительно бросившись вверх по лестнице, он выбился из сил, не преодолев и половины ее. Ему стало душно внутри этой каменной воронки. Он задыхался. На каждом из первых четырех этажей он заметил по две маленькие двери, на пятом этаже была только одна. Под крышей башни, опиравшейся на мощные деревянные балки, находилось лишь одно помещение. На лестнице было душно и скверно пахло. Свежий воздух едва сочился через две малюсенькие бойницы в стене.
— Где?.. — спросил было поэт, шагнув в комнату, но тут же замолчал, пораженный представшим его взору зрелищем. Перед ним было помещение такое же круглое, как и сама башня. Вряд ли оно превышало десять локтей в диаметре. В глубине стояла небольшая деревянная кровать, на которой с трудом поместился бы человек среднего роста. Рядом с ней — сундук для одежды, а на нем почти догоревшая свеча.
В центре комнаты перед небольшим письменным столом пристроился стул с высокой спинкой. На стуле, в позе, не предвещавшей ему вечного покоя, скорчился труп. Не смог бы он и воззвать о мести — голова, почти полностью срубленная страшным ударом, свисала на его плечо.
Данте чуть не вскрикнул, потом — перешагнул порог и подошел к столу. Фонтан крови из шеи мертвеца залил одежду и забрызгал лист пергамента на столе перед ним. Рука покойника все еще лежала в центре восьмиугольника, начертанного углем на пергаменте. Его голова словно прильнула к телу, от которого уже почти отделилась.
Поэту стало дурно, однако он пересилил себя и отметил, что на убитом дорогая одежда. Просторная и легкая, она ниспадала вдоль трупа, как роскошная римская тога. Голова мертвеца была повязана скрученной полоской ткани. Данте сразу понял, почему начальник стражи решил, что убитый одет на турецкий манер, но на самом деле это была просто одежда, более удобная для путешествий, чем для повседневной городской жизни. Судя по всему, покойник был состоятельным пилигримом. Иначе он вряд ли бы позволил себе снять эту дорогую комнату…
Содрогнувшись, Данте осторожно взял голову покойника в руки и откинул с лица закрывавшие его длинные пряди седых волос.
Заглянув в лицо мертвецу, поэт увидел, что оно искажено, а глаза — выпучены. И все же Данте не сомневался, что это не гримаса боли или удивления. Нет, убитый наверняка хотел до самого конца видеть все. Он не бежал от смерти, а впился в нее глазами.
Поэт взглянул в черные расширенные зрачки мертвеца, пытаясь рассмотреть в них облик убийцы, который, — как говорят, — в них запечатлевается, но ничего не увидел. По глубоким морщинам на лбу и в углах приоткрытого рта, в котором виднелись редкие пожелтевшие зубы, Данте стало ясно, что перед ним труп старика. Еще раз взглянув на его одежды, поэт вспомнил мертвого сарацина на борту галеры. Тот тоже был стар, и его тоже убили.
Однако этот труп, казалось, еще недавно был телом еще крепкого человека. Под одеждами угадывались сильные мускулы.
Несколько мгновений поэт размышлял о том, что — несмотря на соединявший их кусок кожи — голова и тело будто бы принадлежат разным людям. Он поднял голову и совместил ее с обрубком шеи. Голова идеально подошла к телу.
В процессе этой операции Данте вновь впился глазами в лицо покойника. Оно показалось поэту смутно знакомым. Лишь сейчас он стал отдавать себе отчет в этом, и его память бешено заработала. Вновь опустив голову на плечо мертвеца, Данте стал ее разглядывать.
Потом окинул взглядом помещение. Комнатку, в которой он находился, перевернули вверх дном. Из сундука выбросили всю одежду. Рядом со стариком лежала кожаная сумка, срезанная с ремней, возможно, тем же лезвием, что прикончило ее хозяина.
Данте внимательно осмотрел сумку, но ничего в ней не нашел. Из сумки пахло воском, а еще сильнее — чернильным орешком. В сумке явно лежали похищенные убийцей бумаги. Об этом говорило и темное пятно в одном из углов сумки, где лежал кусок разбитой чернильницы. В сундуке же остались медная линейка и циркуль.
— Позовите хозяина, — приказал Данте начальнику стражи.
Через некоторое время тот вернулся с маленьким испуганным человечком, жавшимся к стене и жмурившимся при виде трупа.
Данте пристально взглянул на него:
— Это вы Манетто дель Молино, управляющий этим постоялым двором от имени рода Кавальканти?
Хозяин постоялого двора застучал зубами и закивал. При этом Данте тут же понял, почему этот постоялый двор показался ему таким странным. Стук зубов испуганного хозяина громко раздавался в мертвой тишине, какой не бывает в таких заведениях. Никто не кричал и не смеялся. Не слышно было и звонких женских голосов. Не звенела посуда. Не звучали шаги.
Неужели остальных постояльцев тоже поубивали?!
— Что это за человек?
— Пилигрим на пути в Рим. Он назвал себя декоратором Брунетто из Палермо, а я подумал, что его вызвал к себе папа украшать Рим к юбилейному году…
Взглянув на руки убитого, Данте убедился, что их уже изуродовала и покрыла пятнами старость, но они были еще сильны…
— Вы что-нибудь брали отсюда?
— Упаси господь! Я даже не посмел сюда войти, когда мне сказали, что он… Что его…
— Кто нашел труп?
— Одна из проституток моны Ладжи. Она поднялась наверх спросить, не хочет ли кто-нибудь из моих постояльцев этого самого… Ну вы понимаете?..
Рассеянно кивнув, Данте задумался о другом.
— А какие у вас теперь еще постояльцы?
— Еще шестеро, — откашлялся хозяин. — Кроме… Кроме этого…
— Как их зовут и где они проживают?
— Я вам их лучше покажу. Они как раз собрались в зале внизу. Идите за мной, пожалуйста…
Данте пошел за хозяином постоялого двора, а за ним по пятам следовал начальник стражи. В дощатом полу второго этажа был большой люк, из которого раньше, наверное, сбрасывали зерно. Хозяин приподнял его крышку и поманил к себе поэта.