Страница 59 из 61
— Мой трактат… Труд всей моей жизни… — печально пробормотал Бонатти. — Теперь он погиб…
Впрочем, он тут же пожал плечами и заговорил прежним насмешливым тоном:
— А зачем мне было убивать императора? Я же перед ним преклонялся. Зачем? Вы можете сказать это мне, Алигьери?
— Да. Теперь я это знаю! — торжествующим тоном воскликнул Данте. — Вы убили Фридриха, потому что тот собирался поставить опыт, доказывающий ложность ваших убеждений.
— И поэтому вы сюда явились вместе с ним? — спросил Бонатти, кивнув на труп Арриго.
— Да. Он тоже имеет право посмотреть на то, что увижу я.
Услышав эти слова, старик отшатнулся, как от пощечины.
— И что же вы намереваетесь увидеть? — злобно прошипел он.
— Мечту Фридриха. Царство Света. Чтобы увидеть его, император призвал когда-то к себе лучшие умы своего времени. Илия Кортонский изготовил ему с помощью алхимии лампу, сияющую как свет первого дня Творения. Михаил Скот придумал, как ее использовать, а Леонардо Фибоначчи определил, какие расчеты применять. Мастер Тинка изготовил ему невероятные зеркала. С Востока прибыл Аль-Джазари со своими механизмами, а Гвидо Бигарелли спроектировал здание для опыта. Император решил узнать, какое расстояние преодолел свет за шесть дней Творения. Он хотел узнать размеры Вселенной. Определить границы царства Божья.
— Фридрих был безумец и богохульник, — неторопливо кивнув, сказал Бонатти. — Он возжелал невозможного. Если бы свет двигался, он и сейчас бы летел в сторону ужасной и неизмеримой бездны. И в чем бы мы тогда могли быть уверены? Что стало бы с нашей верой в неколебимость Творения?.. Нужно было воспрепятствовать такому безумию, и звезды указали, что остановить его суждено мне.
— Это вы — безумны. Найдя границы сотворенного Богом мира, человек свершил бы титанический труд во славу Божью!
Старец с неожиданным проворством вскочил на ноги и шагнул к Данте. Поэт попятился, но Бонатти, кажется, и не думал на него нападать. Он пристально смотрел на что-то у него за спиной, и Данте невольно обернулся, с ужасом вспомнив о страшных ранах, виденных им на спинах убитых людей.
Но за спиной у поэта никого не было. Бонатти просто смотрел на звезды у самого горизонта.
— Вот поднимается созвездие Скорпиона… Как написано, так и случится, — закрыв глаза, пробормотал он глухим голосом. — Коварство и колдовство сарацин — ничто по сравнению с совершенством Творения и его неподвижным светом, пребывающим в установленных Богом границах.
— Это не сарацины искали истину, а лучшие умы нашего века: наши же соотечественники и христиане. А скольких из них вы уже убили! — гневно воскликнул Данте. — Вы убиваете не по убеждению в собственной правоте, а потому, что боитесь, что они докажут, как глубоко вы заблуждаетесь!
Старец сжал кулаки и уже открыл рот, чтобы что-то ответить, но поэт не дал ему говорить.
— Сколько же вам лет, мессир Бонатти? Вы же видели большую часть нашего столетия. И после всего этого времени, за которое вы столько повидали и познали, вы не решаетесь на столь чудесный опыт? Неужели вы боитесь поставить его вместе со мной? Прямо здесь — в Баптистерии с его идеальной геометрической формой! Мы свершим здесь то, что не сделали в замке в Апулии! — решительно продолжал Данте, показывая на мраморное здание Баптистерия.
— Вы, как святой Фома, хотите найти истину в крови, — сморщившись от досады, пробормотал астролог. — Что ж. Эта кровь потушит адское пламя вашей гордыни и собьет с вас спесь. Я не боюсь вас… Так ступайте же в храм, если не страшитесь осквернить его своим бессмысленным поступком…
— Пойдемте к северным дверям. Сейчас на куполе Баптистерия доделывают большую мозаику, и эта дверь оставлена открытой для мастеров.
Оба могильщика за спиной у Данте молча слушали его разговор с Бонатти, пряча под капюшонами удивленные лица. Вчетвером они проследовали вдоль стены Баптистерия и прошли в узкую улочку, отделявшую храм от близлежащих лачуг, ютившихся вокруг него, как попрошайки на паперти.
— Закатите тележку внутрь и оставьте нас! — приказал могильщикам Данте, входя в храм со светильником в руке. — Я сам потом займусь покойником, а вы — возвращайтесь к разрушенному аббатству и предайте земле останки Антиохийской девы.
— И отнеситесь к ним с должным почтением, — грустно добавил он, — ибо конец ее был намного страшнее ее вины… Об увиденном же здесь — забудьте!
ак только могильщики удалились, державшийся до этого в стороне Бонатти откинул дрожащей от волнения рукой фетр и стал гладить пальцами холодное стекло, как слепой, пытающийся определить форму оказавшегося перед ним предмета.
В неверном свете луны, проникавшем сквозь окошки внутрь храма, Данте нашел подсвечник, высек огнивом искру и зажег свечные огарки. Потом он повернулся к Гвидо Бонатти, севшему на край крестильной купели. Астролог выглядел уставшим. Он обливался потом. Казалось, ему на плечи внезапно рухнул груз всех прожитых им лет. Он с трудом дышал в душном Баптистерии, не сводя глаз с мертвого лица Арриго.
Поэт извлек из сумки чертеж Бигарелли, но астролог уже собрался с силами и начал мерить шагами пол Баптистерия с такой уверенностью, словно все чертежи были в мельчайших подробностях навечно запечатлены у него в мозгу.
— Я тысячи раз перечитывал этот дьявольский план. Тысячи раз я просыпался и видел его перед глазами. Тысячи раз я засыпал, думая о нем. Уберите эту бумагу и поставьте первое зеркало здесь!
Завернутый в черную ткань труп Арриго наблюдал за происходящим из темного угла. Ткань соскользнула с его лица, и Данте подумал, что не зря привез сюда мертвеца. Философ умер едва ли два часа назад, и его душа еще витала на границах царства теней. — Наверное она все видит!
Одно за другим восемь зеркал были поставлены по одному к каждой из стен. Бонатти шел по периметру Баптистерия и указывал, под каким углом ставить зеркала, так уверенно, словно диктовал свой последний и самый необычный гороскоп. Данте шел за ним со свечой и следил за тем, чтобы каждое зеркало получало отражение света справа и отправляло его влево.
— Неужели вы рассчитываете на то, что у вас что-то выйдет? — скрестив руки на груди, спросил поэта астролог после того, как они поставили под нужным углом последнее зеркало.
— Я в этом даже не сомневаюсь, — ответил Данте, определяя при свете свечи, куда поставить лампу Илии, чтобы свет от нее шел к первому зеркалу.
Последний раз покосившись на Арриго, поэт открыл дрожащими от волнения руками дверцу лампы. Потом — набравшись мужества — он поднес огонь к маленькой ампуле.
Белый порошок вспыхнул ослепительным светом. Латунный щиток направил луч прямо на первое зеркало. Вдоль стен Баптистерия потекла огненная река. Где-то далеко наверху лик Христа и лики его ангельского воинства беззвучно наблюдали за происходящим внизу.
— Вот! — воскликнул Данте, показывая пальцем на полосы света, игравшие в зеркалах. — Вот лучи, о которых говорит Аль-Кинди. Свет перемещается от одного зеркала к другому.
Вы ошибаетесь! Свет возник во всех зеркалах одновременно, а не по очереди. Это доказывает лишь то, что свет неподвижен. Он есть везде и никогда не меняется, как и его творец!
Поэт покачал головой и отпустил пружину механизма. Ось с зубчатыми колесами начала вращаться. Сначала — медленно, потом — все быстрей и быстрей. Приблизив глаз к отверстию со стороны противоположной лампе, Данте увидел сверкающий светящийся ореол, но в отверстии царила полная темнота.
Бонатти тоже посмотрел в отверстие и шагнул назад с презрительной миной на лице.
Смотрите! Вот — темнота, которая смеется над вашим невежеством, — с издевкой сказал он. — Я хорошо знаю это дьявольское приспособление. Михаил Скот рассказал мне, как оно должно действовать. Если свет найдет препятствие в пластинах противоположных полумесяцев, его движение будет доказано. Но этого не произойдет никогда, потому что свет неподвижен!