Страница 49 из 61
Оглядываясь по сторонам, поэт искал что-либо способное развеять его сомнения.
Совсем недолго он тешил себя мыслью, что вот-вот разгадает загадку или хотя бы найдет убийцу и его сообщника. Однако исчезновение Бернардо разрушило эти надежды. Если историк — один из убийц, он наверняка уже далеко! В его комнате нет ничего ценного, кроме рукописи Майнардино. Остальным легко пожертвовал бы любой спасающийся бегством человек. Если же историк не бежал, его жизнь с минуты на минуту прервут клинки убийц, и загадка останется неразгаданной навсегда.
Выглянув на лестницу, Данте надеялся увидеть там сгорбленную болезнью фигуру Бернардо.
Внизу за общим столом действительно сидел кто-то напоминающий со спины Бернардо. Поэт неслышно подошел к сзади, но сидевший за столом человек каким-то образом догадался о его присутствии и чуть слышно пробормотал:
— Здравствуйте, приор… Присаживайтесь…
Перестав красться, Данте быстро подошел к столу и остановился перед Марчелло. Медик сидел с закрытыми глазами. Перед ним лежала большая тетрадь, а поодаль стояли песочные часы. Песок уже высыпался вниз, словно Марчелло, уйдя с головой в работу, позабыл о времени.
— Вы что, видите в темноте, как кошка? — удивленно спросил поэт.
— Ваши шаги легки, но их звук ни с чем не спутать.
Приор осторожно пододвинулся поближе, пытаясь рассмотреть при свете свечи, что написал Марчелло в своей тетради.
Раздраженно дернув головой, старец сказал, не поднимая век:
— Хватит шаркать. Садитесь рядом со мной и скажите, распутали ли вы клубок загадок?
— Пока нет.
— А замыслы великого Фридриха? Вы их разгадали? Вы знаете, что творилось в его голове перед смертью?
— Не знаю, — опустив глаза, признался Данте.
— Могу себе представить, чего стоило вам, мессир Данте, сделать мне это краткое признание! — с довольным видом воскликнул старец. — Вспомните о нем, когда вздумаете в следующий раз возгордиться. А еще лучше — отлейте эти два слова в бронзе и водрузите их над дверью своего дома.
Сжав кулаки, поэт с трудом поборол желание уйти прочь.
— Можно подумать, что вы знаете об этом гораздо больше меня, — прошипел он.
Перевернув песочные часы, старец улыбнулся поэту с таким видом, словно хотел загладить впечатление, произведенное его собственным же сарказмом.
— Прошедшее время и то, что мне довелось увидеть и познать, вселяют в меня некоторую уверенность в собственных знаниях, — довольно дружелюбным тоном проговорил он.
— Уверенность в собственных знаниях! — пожав плечами, раздраженно воскликнул поэт, обхватив голову руками и не отрывая глаз от песка в часах. — Это лишь иллюзия, как и время — всего лишь обман наших чувств. Посмотрите на эти крупицы песка! Они совсем как наши часы и дни. Что можем знать мы, барахтаясь среди них?!
— Ваша вера поколебалась?
— Да нет… Но в последнее время мне кажется, что я обитаю среди сновидений. Кажется, моя бесполезная путеводная звезда светит теперь особенно слабо, — сквозь зубы процедил Данте.
— И все же свершится все, что предначертано вам звездами. Если вам суждено победить, вы победите. Или погибнете, если на небесах начертана ваша гибель.
— Я не верю в предопределение. Если меня ждет поражение, я потерплю его лишь по слабости своего ума и своих добродетелей, а не по воле далекой и холодной небесной искры.
Немного поразмыслив над словами поэта, Марчелло раздраженным жестом смахнул на пол лежавшую перед ним на столе тетрадь.
— Это не холодная искра, приор, а благородное эхо божественного великолепия! — буркнул он. — Этот свет порождает все сущее и дает ему имена. Он появился раньше Адама. В самом начале Творения, когда Господь Бог повелел: «Да будет свет!»
Упавшая на пол тетрадь рассыпалась. Ее страницы были покрыты астрономическими значками и какими-то расчетами.
Поэт тут же встрепенулся.
— Ваш труд заслуживает большего почтения! — воскликнул он, собирая упавшие страницы. Как знать, какие замечательные произведения гениев древности остались нам неизвестны из-за того, что кто-то однажды так же смахнул их со стола!
— Свершится лишь то, чему суждено произойти, — настаивал внезапно заволновавшийся Марчелло, потянувшийся к своей тетради. — Будет лишь то, что изначально записано в великой книге судеб.
Аккуратно складывая вместе страницы, Данте попытался проникнуть в суть написанного на них, но старец вырвал свою рукопись из рук поэта настолько поспешно, словно тот был прокаженным.
Пораженный поведением Марчелло, поэт спросил его:
— Вы действительно верите в то, что какая-то неведомая сила предопределяет даже наши простейшие поступки вопреки свободе, дарованной нам Творцом?
— Мы не свободнее желудя, беспрепятственно становящегося лишь дубом. Ведь только наши лживые чувства вынуждают нас видеть перемены в вещах неизменных от века.
— Из ваших рассуждений вытекает, что иллюзорно даже движение тел, — возразил Данте. — А ведь доказательства истинности движения кишат на каждом шагу. И не на движении ли небесных тел основывается ваша наука? Разве Солнце не встает каждый день? Разве Луна не совершает каждый месяц одни и те же движения? Ну хорошо, пусть эти тела неподвижны. Но подвижен же их свет, достигающий нас на Земле!
— Нет! Свет — отнюдь не движущиеся лучи, как утверждает язычник Аль-Кинди![50] Свет неподвижен, как и звезды, созданные в первый день творения!
— Если звезды неподвижны, то на них всегда было начертано и возвышение Вавилона, и падение Трои, и основание Рима, и пришествие Святого Петра. Значит, они предсказали и вторую империю, и великого Фридриха, и все события сегодняшнего вечера. И эту нашу с вами встречу…
— А почему вы думаете, что это не так? Если бы…
— Вы богохульствуете, Марчелло! Адам был создан свободным выбирать между добром и злом. В ином случае Господь ввел бы во искушение нашего прародителя лишь для того, чтобы наблюдать за его грехопадением, исход которого предрешен!
— Так смотрите же сюда! — воскликнул старец и начал чертить на пергаменте квадрат. — Сейчас я расскажу вам о вашей жизни и о том, что ждет вас в будущем, хотя вам это может оказаться и не совсем приятно.
Постепенно квадрат превратился в сетку. Марчелло изобразил ряд планет и начертал их обозначения. Рисовал он по памяти, не прибегая к расчетам.
У старца наверняка была феноменальная память, а то как бы он запомнил положение всех небесных тел на эклиптике! Или же Марчелло уже в тайне чертил эту схему и сейчас просто воспроизводил результаты уже проделанного труда…
Прежде чем поэт успел пуститься в расспросы, Марчелло закончил свою работу.
— Вот знаки вашего пребывания на Земле, мессир Алигьери. Яркое Солнце в созвездии Близнецов — эта последняя вспышка переменчивой весны — управляет вашими противоречивыми и неукротимыми желаниями в сочетании с непостоянным Меркурием — покровителем вашей науки, ворующей знания у древних и такой же тщеславной, как истинные авторы украденных текстов. Венера, поднявшаяся в созвездии Рака, наделила вас ненасытным сладострастием. Красный Марс в созвездии Льва сделал вас свирепым, а…
— Вижу, вы неплохо осведомлены о моей жизни, — презрительно перебил Данте. — И все же многие во Флоренции описали бы ее точнее.
— Но никто не расскажет вам о том, что ждет вас впереди!
Поэт хотел было взять пергамент, но старец властным жестом прижал его к столу.
— Вами правит число девять. То же число, что решило участь Фридриха, умершего перед девятой двуликой тенью!
Данте не вполне понял, о чем идет речь, но Марчелло не дал ему открыть рот.
— Когда вам было девять лет от роду, на вас нашло первое озарение. В восемнадцать лет вы впервые возжелали женщину. В тридцать шесть вы познаете отчаяние и горечь изгнания. Вы умрете далеко на чужбине, страшной смертью совсем одинокого человека. Такова ваша судьба.
Данте выслушал этот приговор, стиснув зубы и стараясь не дать воли злости, переполнявшей его пополам с удивлением.
50
Аль-Кинди — арабский философ, умер около 855 г., первый арабский переводчик и комментатор Аристотеля.