Игра Подсказчика

Безымянный злодей, свершивший расправу над Андерсонами, вытатуировал на себе ее имя.

Одна мысль об этом доставляла мучение. Не столько смысл такого поступка волновал ее, сколько действие само по себе, знак, оставленный на коже. Сколько раз и Мила тоже резала свое тело, пытаясь извлечь из себя какое-то человеческое чувство, испытав боль, приблизиться к милосердию и состраданию, чуждым ей от природы. Сходство или, того хуже, сродство с монстром ужасало ее.

Это не может быть случайностью. Он знает. Поэтому и пытается впутать ее?

Вопросы и сомнения вихрем проносились в уме. Внутренний голос призывал бросить все, забыть речи Шаттон и эту историю, вновь погрузиться в полное уединение, которое она избрала для себя и дочери, и продолжать свою новую жизнь. Ведь никто не может заставить ее ехать в город, чтобы раскрыть то, что таится под загадкой Энигмы.

Ибо Мила была уверена: эта татуировка – призыв.

Я не позволю себя одурачить, твердила она. Мысль о том, что ей предстоит иметь дело с тем человеком, даже не встречаясь с ним лично, приводила в смятение.

Но другая ее сторона, глубоко скрытая в подсознании, подталкивала Милу в противоположном направлении: надо пуститься в путь и раскрыть подоплеку.

Хочу раздвинуть занавес, заглянуть за кулисы, посмотреть в глаза фокуснику и разоблачить трюк.

То был темный зов, Мила это ясно ощущала, но, несмотря на все усилия, не могла отрешиться от него. Пусть у нее получалось справляться со своей второй природой, окончательно ее обуздать Мила была не в состоянии.

Рассвет рассеял вместе с тенями и последние попытки сопротивления. Несмотря на долгую ночь, Мила мыслила трезво и понимала, что бесполезно игнорировать призыв Энигмы, что эта история так или иначе сгонит ее с насиженного места, выкурит из надежного гнезда, которое она ценою стольких усилий выстроила на берегу озера, убежища уютного, закрытого со всех сторон, как берлога Алисы. Уж лучше выйти навстречу тому, что надвигается.

Она убеждала себя, что делает это также ради Андерсонов, ведь нужно помочь найти их тела, чтобы предать достойному погребению. Но в глубине души знала, что это не так. Ее влекла сама тайна, в которую предстояло проникнуть. Не ради славы – а из абсурдной уверенности, что, если она примет вызов тьмы и тьму одолеет, мир станет более безопасным местом, для ее дочери в том числе.

Она пошла будить Алису ароматом свежеиспеченных оладий.

Берлога представляла собой сооружение из одеял, развешенных на веревках и скрепленных прищепками для белья, и располагалась на самом верху лестницы, перед дверью, ведущей на чердак. Мила подняла плед в красно-зеленую клетку, служивший входом, и луч света проник в крохотную теплую пещеру.

Девочка подняла встрепанную голову с подушек, сплошным ковром покрывавших дубовый паркет: опять она заснула с наушниками айпода в ушах. Алиса протерла глаза и изумленно уставилась на поднос в руках у матери.

– Сегодня ведь не суббота, – проговорила она, догадываясь, что под изменением в их обычном распорядке что-то кроется.

Мила сразу сменила тему:

– Сегодня после школы ты поедешь домой к Джейн, я поговорю с ее матерью.

– Почему?

– Мне нужно съездить в город, но к вечеру я вернусь. Хорошо?

Алиса вновь поглядела на оладьи, не говоря ни слова. Мила поняла: дочь подозревает, что ее любимый завтрак приготовлен в качестве извинения. И она права: мать так или иначе нарушила свое слово, отказалась от собственного выбора – навсегда оставить в прошлом прежнюю жизнь.

– Поедешь к нему?

Мила вздохнула:

– Нет, я поеду не к твоему отцу.

– Ну ладно.

Алиса, как всегда, сразу оставила тему; но если эта навязчивая идея не пройдет, подумала Мила, нужно будет показать дочь психологу.

– Так или иначе, к ужину я вернусь.

– Хорошо, мама.

Слово ошеломило ее, Алиса почти никогда так к ней не обращалась. Когда дочка так поступала, бывшего агента Васкес пробирала дрожь: Мила была уверена, что каждый раз, называя ее мамой, девочка пытается донести до нее что-то важное, и она не знала, в силах ли она, способна ли постичь смысл послания.

Мила подала дочери поднос с оладьями, кленовый сироп и стакан молока.

– Финци и сегодня не вернулась, – сообщила она. – Наверное, придется поискать ее в лесу.

Алиса сунула в рот оладью, просто приняв информацию к сведению.

– Поешь и ступай собираться, школьный автобус придет через полчаса, – сказала Мила и сама занялась сборами.

В углу стенного шкафа стояла большая коробка. Мила выволокла ее наружу и сняла крышку. Там лежали ботинки, черные джинсы, свитер с высоким воротом и кожаная куртка: одежда, которая в прежние времена делала ее невидимой. Превращала в темное пятно, сливавшееся с тысячами других пятен, погруженное в беспрестанно меняющий цвета калейдоскоп, который представляло собой лицо земли.

Но на дне коробки находился еще один предмет, которым она столько времени не пользовалась.

Мила вынула старый сотовый телефон – модель устаревшая, куда ему до смартфона, – и подсоединила к зарядке, поскольку батарея давно разрядилась.

Нужно было совершить целый ряд звонков. Первый – разумеется, Шаттон.

– Двенадцать часов, – заявила Мила, едва та ответила. – После я не буду иметь к делу никакого касательства.

Она поехала на станцию на старом «хендае». Села на поезд в половине восьмого, через полчаса прибыла в город. Едва ступив на перрон, погрузилась в шум и грохот столицы, вот только уже потеряла к нему привычку. Озеро заставило ее забыть, что значит жить без тишины. Мила внезапно почувствовала себя как будто в осаде.

На привокзальной площади узнала старого друга, который ждал у газетного киоска, как они договаривались. Саймон Бериш не изменился, выглядел, как всегда, безупречным джентльменом; он издалека поймал взгляд Милы и помахал рукой.

– Я и не рассчитывал снова тебя увидеть. – В его голосе слышалась некоторая досада.

– Я тоже, – призналась Мила, хотя и без неудовольствия.

Они распрощались, когда Мила приняла решение уйти в отставку. Мила еще помнила тот последний их разговор, когда она сообщила коллеге о своих намерениях. Хотя Мила и не сказала это открытым текстом, стремление покончить с прошлым касалось также и его. Бериш принял это как должное. Они попрощались как обычно, сознавая, однако, что больше никогда не увидятся.

– Успеем выпить кофе? – спросил он.

– Не думаю: Судья организует брифинг в мою честь через двадцать минут.

Саймон молча показал ей дорогу. Они направились к парковке.

В небе над городом сгустились серые облака. Дождь уже прошел, на асфальте блестели лужицы. Бывший коллега шел немного впереди, явно избегая ее взгляда. Зная его, Мила задавалась вопросом, долго ли он еще вытерпит, прежде чем взорваться. Ждать пришлось недолго.

– До сих пор не могу поверить, что Шаттон удалось убедить тебя вернуться, – буркнул Бериш сердито.

– Вовсе я не вернулась, – огрызнулась Мила. – Я здесь задержусь лишь на несколько часов.

– Я удалил твой номер из списка контактов. Когда утром зазвонил телефон, я понятия не имел, что это ты, иначе бы не ответил.

Он пытался казаться грубым, но Мила знала, что это делается для ее блага. Чтобы упростить ее уход, Бериш год назад занял ее место в Лимбе – так назывался отдел по розыску без вести пропавших. Не самая желанная должность в Управлении; но он хотел успокоить Милу, довести до ее сведения, что работа, проделанная до сей поры, не пропадет втуне и люди с фотографий, усеивающих стены Зала Затерянных Шагов, не будут забыты.

Они дошли до малолитражки, окна которой были чуть опущены, чтобы внутрь поступал свежий воздух. Бериш стал рыться в карманах пиджака, ища ключи. Хич просунул морду в заднее окошко.

– Привет, красавчик, – поздоровалась Мила.

Пес породы ховаварт постарел, но сразу ее узнал. Он-то как раз был счастлив снова увидеть ее.

– Ну и каково тебе живется на озере? – спросил чуть позже Саймон, в сплошном потоке машин, характерном для утра пятницы, следуя в Управление федеральной полиции.