Дорога из Освенцима

Получив разрешение, они молча бредут по шпалам и останавливаются у ворот лагеря. Антонина Карповна вручает свой листок старшему охраннику, который пересчитывает женщин при входе. Они идут за Антониной в свой барак, шаркая ногами от усталости. В печке осталось несколько тлеющих углей. Наталья бросает в печку уголь. Силка поражается тому, что у этой женщины нашлись силы смотреть на уголь, а тем более поднять ведро с ним. Все они падают на свои постели и натягивают одеяла на головы. Никто не произносит ни слова.

То, что называется здесь ужином, никак не восстанавливает затраченную энергию. Вернувшись в барак, многие снова ложатся, но некоторые слоняются у печки.

– Куда ты смотришь?

Лежащая на постели Силка узнает голос. Лена.

– Ну уж не на твою противную физиономию, – слышит она ответ Натальи.

Силка приподнимается на локте посмотреть, куда заведет перебранка.

– Если не отвяжешься от моего лица, я тебя уничтожу, сука!

– Оставь меня в покое, хамка! Оставь всех нас в покое, – вставая с постели, огрызается дерзкая Наталья.

– Наталья, сядь. Она тебя не стоит, – вмешивается Ольга.

Лена что-то злобно шипит.

Силка от изнеможения почти ничего не чувствует. Но она понимает, чем вызван этот гнев. Когда из-за страха смерти гнев не может быть направлен на притеснителей, он находит другой объект. Силке интересно, сколько Лене лет и что с ней случилось. Может быть, дело в том, что с ней раньше ничего не происходило. В отличие от Силки, побывавшей в другом месте. Может быть, у Лены была и любовь, и еда, и комфорт, и одежда – все, что только можно пожелать. Когда все это неожиданно отнимают… Что ж, никто не знает, как отреагирует человек.

Она должна запретить себе вспоминать. Завтра… Завтра будет повторением сегодня, и следующий день, и следующая неделя, и для Силки следующие пятнадцать лет.

Ее охватывает отчаяние.

Завернувшись в теплое длинное пальто, Силка стоит на снегу рядом с блоком 25. Как она и опасалась, в этом блоке находятся женщины, коротающие на земле свои последние дни, часто настолько больные, что не могут двигаться, с потухшими глазами. Теперь это мир Силки, и она существует в нем для того, чтобы остаться в живых. К ней подходят одетые, как она, капо, за ними следом тащатся женщины, истощенные, бесплотные, как привидения, фигуры, многие поддерживают друг друга. Каждая капо говорит женщинам, что Силка – старшая в их блоке, им следует слушаться ее. Им велят ждать снаружи на холоде эсэсовца, который сделает перекличку.

Силка чувствует себя безжизненной, как снег. Она смотрит затуманенными глазами на костлявые согбенные тела, не испытывая никаких эмоций. Это началось, когда Шварцхубер привел ее в ту комнатушку в бараке 25 и стал регулярно ее навещать. Она обнаружила, что может превратиться просто в совокупность конечностей, костей, мышц и кожи. Она такого не выбирала. Просто так случилось. Это немного похоже на то, когда в детстве сильно расцарапаешь колено и, хотя видишь кровь, не сразу чувствуешь боль.

Силка стоит, ни слова не говоря, ожидая, когда ей скажут, что все женщины из блока 25 сегодня на месте. Завтра или, может быть, послезавтра, если нацисты решат, что у них есть дела поинтереснее, всех этих женщин отправят в газовую камеру – небольшой белый домик. И всех их убьют.

Подходит старший офицер СС, ведя за собой последнюю группу из десяти женщин. Он машет стеком, время от времени ударяя ничего не подозревающих женщин. Сквозь застывший взгляд Силки что-то прорывается, и она спешит им навстречу.

– Шевелитесь, ленивые сучки! – выкрикивает она. – Все на месте, – говорит она эсэсовцу и, заметив, что он вот-вот опустит стек на голову ближайшей девушки, встает прямо перед ним, а потом толкает девушку, и та падает лицом в снег. – Вставай и догоняй своих! – кричит она.

Офицер наблюдает за этим, кивает Силке и уходит. Он не видит, как Силка наклоняется и, подхватив девушку под мышки, помогает ей встать на ноги.

– Быстрее догоняй своих, – более мягко произносит, но потом видит, что офицер обернулся, и кричит: – Заходите в барак! Я здесь стою на холоде, потому что вы такие неповоротливые и ленивые. Пошли, пошли! – Повернувшись к офицеру, она одаривает его широкой улыбкой.

Вслед за женщинами Силка входит в барак и закрывает за собой дверь.

Женщины кое-как разместились: кто сидит, кто лежит, хотя места очень мало. Иногда они выходят во двор, сбившись в кучу, словно животные. Они обращают к ней изможденные лица с выражением ужаса и беспомощности. Ей хочется объяснить им, что, если она будет на них кричать, эсэсовцы не войдут.

Но слова застревают в горле.

Ей шестнадцать. Вероятно, самая молодая из находящихся в помещении. И она переживет их всех.

Она видит одну женщину с запекшейся раной на щеке. Чувства, обуревавшие ее минуту назад, исчезли. Она невозмутима и холодна, как снег, как стена. Женщины принимаются причитать, плакать, колотить ладонями в стены, молиться и выкрикивать имена любимых потерянных существ. Силка отворачивается от них, идет в свою комнату в передней части барака и ложится.

Дни долгие и мучительно трудные. Силке приходится расходовать резервы физической выносливости, о которых она не подозревала. Силка и Йося испытывают разные способы распределения хлебного пайка на день для экономии своей энергии. По ночам женщины часто разговаривают о еде. Затрагивая темы семьи и дома, они говорят и об общем питании. Квашеная капуста и грибы, творог, сосиски, пироги, свежие фрукты. Силке приходится рыться в памяти, чтобы вспомнить хоть что-то, и она немного завидует женщинам, которые хорошо помнят эти вещи.

Не похоже, чтобы кто-нибудь из них был готов подробно рассказывать о своем аресте, о недавних событиях, о том, где сейчас их родные. Или, возможно, они пока не решили, могут ли доверять друг другу, хотя вслух и высказывают тревогу о своих пропавших родных. К примеру, Маргарита, молодая русская женщина с круглым лицом и ямочками на щеках, вызывающая симпатию у Силки, без конца говорит о своем муже. Йося думает о братьях, а Ольга, хотя и знает, где ее дети, беспокоится, что не будет получать от них вестей, не узнает, все ли у них хорошо. Силка вспоминает обо всех, кого потеряла, но не в силах даже заговорить об этом.

Однажды вечером Ольга говорит Силке:

– Кляйн… это вполне распространенная еврейская фамилия, да?

– Думаю, да, – кивает Силка и встает. – Пойду принесу угля.

Как-то, после недели пребывания в лагере, женщины возвращаются с работы. Тут Лена заявляет, что завтра Наталья должна выносить туалетные ведра, второй день подряд. Идет первый сильный снег, и Лена, говоря это, плотнее кутается в ватник.

– Я вынесу, – предлагает Йося. – Моя очередь была давно.

– Я здесь за старшего, а потому буду говорить, что кому делать. – Лена встает.

– Нет, ты не старшая, – возражает Йося. – Никто не назначал тебя старшей. Мы делим обязанности среди всех.

Силка удивлена, что Лена не продолжает спор. Она лишь прищуривает глаза и откидывается назад.

Женщины сгрудились вокруг печки, наслаждаясь теплом, обволакивающим ноющие мышцы. Все ждут, когда раздастся резкий лязг металла, призывающий на ужин.

Вдруг кто-то сильно толкает Йосю в спину.

Она инстинктивно выбрасывает вперед руку, чтобы за что-то уцепиться, и попадает ладонью на дымоход. Ее вопль эхом разносится по бараку.

Йося отдергивает руку и начинает изо всех сил трясти ею. В голове Силки проносится тысяча мыслей: образы больных и раненых женщин и то, что с ними бывает. Нет, только не Йося! Силка хватает девушку за плечи и, вытолкнув из барака, опускает ее обожженную руку в снег, местами покрывающий землю. Сначала Йося сдерживается, сжав зубы, но потом громко плачет.