Невротички

  Мир мгновенно перекосился, искривился, стал чем-то отдельным от восприятия, не касающимся Верочкиных чувств и эмоций. Люди, деревья, оркестр - все было где-то вдалеке. А близко... закрытый гроб мамы, которую отбирали и должны были поместить под двухметровым слоем земли. Это что же получается - мама больше не обнимет? Хоть разок? Самый последний раз, чтобы вдоволь наобниматься, а потом умирай себе на здоровье? Чтобы на всю жизнь хватило? А то умерла так не по-человечески и не попрощавшись. Если бы Верочку хотя бы предупредили, она бы бросила все и купалась в ее объятиях как в прозрачном море, чтобы вдоволь насытиться. А так...

  Вера падала на колени, потом вставала без помощи, потом снова оказывалась на земле. Хватала руками траву, стремящуюся к осеннему осветлению. Рвала и кромсала попадающиеся под руки растения - папоротник, бурьян. Кричала, плакала и молила, подсознательно надеясь, что мама в гробу - это сон и неправда. Что "мама" - имя существительное, а не глагол в прошедшем времени...

  Венки неестественного цвета мол "Помним, Любим, Скорбим" - да кому они нужны эти мертвые пластмассовые цветы у могилы мертвой женщины, когда чувства и сама жизнь еще живы? Вера не могла поверить, что эта жизнь стала памятью. Ни приблизиться, ни дотронуться, ни вдохнуть запах.

  Женщина глядела в яму, где стоял еще незарытый гроб, и мысленно умоляла маму вставать и идти домой. В противном случае, Вера оставалась одна. Ненужная. Брошенная. Одна на целом свете.

  Мама спряталась под толстым слоем чернозема. Приглашенные начали расходиться. Верочка легла на могилу. Растопырила пошире руки и обняла горбик памяти. Когда-то мама вжимала ее в себя, и Вера ощущала себя защищенной, любимой, важной, нужной. Когда нечего бояться, ведь большая мама накрывала девочку большим телом и цементировала ощущение теплом.

  Запределье тоски.

  Верочку подняли, обтрусили, запихали в горло успокоительное и потащили на поминальный обед, заранее подготовленный Зоей.

  Поминки были волшебными. Тихое место. Первое, второе и компот - согласно предпочтениям усопшей. Ели, пили и закусывали ложками, как и положено по традиции. Неудобно, но никто не решался перечить. Тосты, размышления, воспоминания - согласно естественной очередности, портрет мамы на краю стола, никаких улыбок. Гости и четвероюродные родственники клевали яства, немо передавая друг другу салаты. Скорбили, тычась физиономиями в еду, и старались не выдавать усталость и одновременную радость от того, что действительно им близкие и любимые, слава богу, еще живы. Поэтому проявляли максимальное почтение о соучастие, глядя на потомков, мол "как же вы теперь, дети?" Внуки желали побыстрее покинуть скорбное мероприятие. Верочке хотелось проснуться.

  "Лучше бы сдохли они все, нежели мама" - глядя на толпу чавкающих людей думала Зоя, сидевшая на противоположном конце стола от сестры. Горе сестер не сплочало. Каждый проживал потерю в одиночестве.

  Вера на шестом десятке осталась одна. В той же двушке с отменным ремонтом и кучей отборных уникальных безделушек. С тем же мужчиной, которого ненавидела за нелюбовь. В комнате, где еще вчера жила мама, с которой можно было поговорить, поругаться или выслушать о хозяйственной бездарности. Где обнимала маленькую Олю, когда-то слушавшуюся, внимающей мамину мудрость, а теперь пославшую к черту по причине наличия собственной жизни, в которую женщина больше не помещалась.

  Верочкины кулинарные изыскания, не подкрепленная фактами счастья мудрость человека, не испытавшего ни минуты счастья, широта души "отдать всем все" более не были актуальны. Ни для нее, ни для дочери, ни тем более для внука. С зятем вообще беда, ибо напором и педагогичностью, передавшейся по наследству от мамы, разнесла в пух и прах нити человеческого взаимопонимания и желания общаться по-людски хотя бы из минимального уважения.

  Почувствовать себя инфантильной девчонкой, требующей уборки в квартире, поплакать о прожитой зря жизни и неправильно воспитанной дочери, посербать чаю с голландским сыром и вишневым вареньем больше не с кем. Вера стала пустой. Телесная оболочка напоминала воздушный шарик, от прикосновения к которому тот перемещается в пространстве, но лучше иголкой... чтобы лопнул.

  Женщина периодически посещала докторов разных мастей и степеней, клевала молчаливого супруга, смотрела в окно. Но вкус к жизни ушел вместе с мамой. Казалось, эту семью всегда держала вместе какая-то нелепица. Однажды хорошие и положительные во всех отношениях отдельно взятые люди встретились, и должны были составить классную банду в любви и здравии. Но никто так и не смог друг друга полюбить, отдаться и понять. Вместо того, чтобы вежливо распрощаться и быть счастливыми отдельно, остались вместе, чтобы мстить за неудавшуюся жизнь. И у каждого получалось отменно.

  После смерти Марии Ивановны больной гомеостаз нарушился. Вера и Борислав разбрелись по комнатам - больше не нужно было сдерживать тошноту, ложась в одну постель.

  Оля появлялась на пороге отцовского дома раз в год, переехав в Италию на ПМЖ. Дышать рядом с матерью после смерти громоотвода Верочкиной энергии стало просто невыносимо. Борислав стонал от старческих болезней, тихо изнывая в гостиной. По докторам не ходил, анализы не сдавал. Иногда столбенел от боли, не издавая ни звука. Мамина кровать пустовала. Верочка ютилась рядом на одноместном диване, надеясь по ночам, что приснится чудесно-пророческий сон, в котором мама оживет.

  - Зоя, приезжай вечером ко мне, - набрала номер сестры.

  - Сегодня занята, может, в другой день? - та не очень любила ездить в дом, где всегда была не родственником, а гостем, причем не очень желанным.

  - Приедь сегодня, пожалуйста, - отозвалась сестра непривычно просящим, а не приказывающим тоном.

  Зоя позвонила в дверь. Открыла женщина в халате и прилизанным немытым хвостом на голове. Без макияжа и в морщинах. В плюшевых серых тапках - такие обычно носят дети до трех лет. В квартире пахло едой, ибо кто бы и когда бы не вошел в дом, всегда должен был быть накормлен и напоен зеленым чаем, заваренным по идеальноправильной технологии, согласно вычитанному и заученному напамять рецепту в кулинарной энциклопедии древних китайцев.

  Женщины присели на диван, Зоя достала из кулька провиант "к чаю", ибо стыдно приходить в гости с пустыми руками. Несмотря на кровное родство, нарастала неловкость. Тишина давила со всех сторон и пространство кухни с каждой секундой, ощущаемой часом, сжималось и слипалось. Стук молотка и звук сверлящей дрели у соседей немого разбавляли сестринскую далекость и ощущались неким оправданием, почему разговор не ладился - слишком шумно. Верочка сидела около получаса молча и пила горячий чай, периодически подогревая воду для заварки. Когда желудок максимально наполнился, преспокойно изрекла: