Страница 30 из 45
«Интеллигенты, мы помногу…»
Интеллигенты, мы помногукичимся сложностью души,но за столом мы все, ей-богу,ей-богу, так нехороши.Мы веселимся нервно, скупо.Меж нас царит угрюмый торг,царит бессмысленная скукаили двусмысленный восторг.Нас много умных-переумных.Иные менее сложны,но почему-то в переулкахих песни более слышны.Свободны, а не половинныи выше ссор или невзгодих свадьбы или имениныи складчины на Новый год.И в этом – в этом их везенье,и мы ничем не возместимих ненарочного весельяс его могуществом простым.31 августа 1957«Мне что-то не разрешено…»
Мне что-то не разрешеносамим собою или кем-то,и я брожу, надвинув кепку,и все во мне раздражено.Я не могу – мне это чуждо.Повсюду, мучая и зля,событья высятся и чувства.У них на лбах: «О нас – нельзя!»И я бросаюсь в то, что можно,но мало этого уже,и снова больно и тревожно,и невозможно на душе.Сажусь в какой-нибудь автобус.Гляжу с тоской на мир земной,как пьяница, приняв антабус,глядит с тоской в окно пивной.И если я забуду этои если буду, как хочу,за нарушение запретасвоею жизнью заплачу…31 августа 1957«Много слов говорил умудренных…»
Много слов говорил умудренных,много гладил тебя по плечу,а ты плакала, словно ребенок,что тебя полюбить не хочу.И рванулась ты к ливню и к ветру,как остаться тебя ни просил.Черный зонт то тянул тебя кверху,то, захлопавши, вбок относил.И как будто оно опустело,погруженное в забытье,это детское тонкое тело,это хрупкое тело твое.И кричали вокруг водостоки,словно криком кричал белый свет:мы жестоки, жестоки, жестоки,и за это пощады нам нет.Все жестоко: и крыши, и стены,и над городом неспростателевизорные антенны,как распятия без Христа…Август 1957«О, нашей молодости споры…»
О, нашей молодости споры,о, эти взбалмошные сборы,о, эти наши вечера!О, наше комнатное пекло,на чайных блюдцах горки пепла,и сидра пузырьки, и пена,и баклажанная икра!Здесь разговоров нет окольных.Здесь исполнитель арий сольныхи скульптор в кедах баскетбольныхкричат, махая колбасой.Высокомерно и судебноздесь разглагольствует студенткас тяжелокованой косой.Здесь песни под рояль поются,и пол трещит, и блюдца бьются,здесь безнаказанно смеютсянад платьем голых королей.Здесь столько мнений, столько пренийи о путях России прежней,и о сегодняшней о ней.Все дышат радостно и грозно.И расходиться уже поздно.Пусть это кажется игрой:не зря мы в спорах этих сипнем,не зря насмешками мы сыплем,не зря стаканы с бледным сидромстоят в соседстве с хлебом ситными баклажанною икрой!1 сентября 1957Новая трава
Сосульки виснут по карнизу.Туманны парки и строги.Водой подточенные снизу,сереют снега островки.Я вижу склоны с буроватой,незащищенно-неживой,как будто в чем-то виноватой,той, прошлогоднею травой.Она беспомощно мешает,хотя бы тем, что не нова,а в глубине земли мужаетдругая – новая трава.Она не хочет опасатьсяи лета красного не ждет,и первые ее посланцыломают головы о лед.Вся как задор и упованье,она возьмет, возьмет свое,но будет шагом к увяданьюпобеда первая ее,но и ее судьба обманет —всему на свете свой черед.Она пожухнет и обвянет,на землю ляжет и умрет.И вновь права, как пробудитель,но лишь до времени права,над ней взойдет, как победитель,другая – новая трава…8 сентября 1957Охотнорядец
Он пил и пил один, лабазник. Он травник в рюмку подливал и вилкой, хмурый и лобастый, колечко лука поддевал. Он гоготал, кухарку лапал, под юбку вязаную лез, и сапоги играли лаком, а наверху – с изящным фраком играла дочка полонез. Он гоготал, что не разиня, что цепь висит во весь живот, что столько нажил на России и еще больше наживет. Доволен был, что так расселся, что может он под юбку лезть. Уже Россией он объелся, а все хотел ее доесть. Вставал он во хмелю и силе, пил квас и был на все готов, и во спасение России шел бить студентов и жидов.8 сентября 1957