Страница 16 из 45
Портрет
Надменность в глазах ее серых —любого она охладит,и все-таки сердятся серьгина тех, кто на них не глядит…10 ноября 1956Мама
Давно не поет моя мама,да и когда ей петь!Дел у ней, что ли, мало,где до всего успеть!Разве на именинахпод чоканье и разговорсядет за пианинодруг ее – старый актер.Шуткой печаль развеет,и ноты ищет она,ищет и розовеетот робости и от вина…Будут хлопать гуманнои говорить: «Молодцом!» —но в кухню выбежит мамас постаревшим лицом.Были когда-то концертыс бойцами лицом к лицув строгом, высоком, как церковь,прифронтовом лесу.Мерзли мамины руки.Была голова тяжела,но возникали звуки,чистые, как тишина.Обозные кони дышали,от холода поседев,и, поводя ушами,думали о себе.Смутно белели попоны…Был такой снегопад —не различишь погоны:кто офицер, кто солдат…Мама вино подносити расставляет снедь.Добрые гости просятмаму что-нибудь спеть.Мама, прошу, не надо…Будешь потом пенять.Ты ведь не виновата —гости должны понять.Пусть уж поет радиолаи сходятся рюмки, звеня.Мама, не пой, ради бога!Мама, не мучай меня!10 ноября 1956Пролог
Я разный — я натруженный и праздный.Я целе — и нецелесообразный.Я весь несовместимый, неудобный,застенчивый и наглый, злой и добрый.Я так люблю, чтоб все перемежалось!И столько всякого во мне перемешалось —от запада и до востока,от зависти и до восторга!Я знаю – вы мне скажете: «Где цельность?»О, в этом всем огромная есть ценность!Я вам необходим.Я доверху завален,как сеном молодыммашина грузовая.Лечу сквозь голоса,сквозь ветки, свет и щебет,и — бабочки в глаза,и — сено прет сквозь щели!Да здравствуют движение и жаркость,и жадность, торжествующая жадность!Границы мне мешают… Мне неловконе знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка.Хочу шататься, сколько надо, Лондоном,со всеми говорить — пускай на ломаном.Мальчишкой, на автобусе повисшим,хочу проехать утренним Парижем!Хочу искусства разного, как я!Пусть мне искусство не дает житьяи обступает пусть со всех сторон…Да я и так искусством осажден.Я в самом разном сам собой увиден.Мне близки и Есенин, и Уитмен,и Мусоргским охваченная сцена,и девственные линии Гогена.Мне нравится и на коньках кататься,и, черкая пером, не спать ночей.Мне нравится в лицо врагу смеятьсяи женщину нести через ручей.Вгрызаюсь в книги и дрова таскаю,грущу, чего-то смутного ищу,и алыми морозными кускамиарбуза августовского хрущу.Пою и пью, не думая о смерти,раскинув руки, падаю в траву,и если я умру на белом свете,то я умру от счастья, что живу.14 ноября 1956Идол
Среди сосновых иголв завьюженном логустоит эвенкский идол,уставившись в тайгу.Прикрыв надменно веки,смотрел он до поры,как робкие эвенкинесли ему дары.Несли унты и малицы,несли и мед и мех,считая, что он молитсяи думает за всех.В уверенности темной,что он их всех поймет,оленьей кровью теплойнамазывали рот.А что он мог, обманныйбожишка небольшой,с жестокой, деревянной,источенной душой?Глядит сейчас сквозь ветвипокинуто, мертво.Ему никто не верит,не молится никто.Но чудится мне: ночьюв своем логу глухомон зажигает очи,обсаженные мхом.И, вслушиваясь в гулы,пургою заметен,облизывает губыи крови хочет он.20 ноября 1956