Страница 14 из 45
«Мне было и сладко и тошно…»
Мне было и сладко и тошно,у ряда базарного встав,глядеть, как дымилась картошкана бледных капустных листах.И пел я в вагонах клопиных,как графа убила жена,как, Джека любя, Коломбинав глухом городишке жила.Те песни в вагонах любили,не ставя сюжеты в вину, —уж раз они грустными были,то, значит, они про войну.Махоркою пахло, и водкой,и мокрым шинельным сукном.Солдаты давали мне воблы,меня называли сынком…Да, буду я преданным сыном,какой бы ни выпал удел,каким бы ни сделался сытым,какой бы пиджак ни надел!И часто в раздумье бессонномя вдруг покидаю уют —и снова иду по вагонам,и хлеб мне солдаты суют…Июнь 1956«Я груши грыз…»
И. Тарбе
Я груши грыз, шатался, вольничал,купался в море поутру,в рубашке пестрой, в шляпе войлочнойпил на базаре хванчкару.Я ездил с женщиною маленькой,ей летний отдых разрушал,под олеандрами и мальвамиее собою раздражал.Брели художники с палитрами,орал мацонщик на заре,и скрипки вечером пиликалив том ресторане на горе.Потом дорога билась, прядала,скрипела галькой невпопад,взвивалась, дыбилась и падалас гудящих гор, как водопад.И в тихом утреннем селении,оставив сена вороха,нам открывал старик серебряныйиграющие ворота.Потом нас за руки цепляли там,и все ходило ходуном,лоснясь хрустящими цыплятами,мерцая сумрачным вином.Я брал светящиеся персикии рог пустой на стол бросали с непонятными мне песнямипо-русски плакал и плясал.И, с чуть дрожащей ниткой жемчуга,пугливо голову склоня,смотрела маленькая женщинана незнакомого меня.Потом мы снова, снова ехалисреди платанов и плюща,треща зелеными орехамии море взглядами ища.Сжимал я губы побелевшие.Щемило, плакало в груди,и наступало побережие,и море было впереди.17 августа 1956, Батуми«Работа давняя кончается…»
Работа давняя кончается,а все никак она не кончится.Что я хотел, не получается,и мне уже другого хочется.Пишу я бледными чернилами.Брожу с травинкою в зубах.Швыряюсь грушами червивымив чрезмерно бдительных собак.Батумский порт с большими кранами,дымясь, чернеет вдалеке,а я лежу, играю крабамина влажном утреннем песке.В руках у мальчиков хрусталятся,как брошки женские, рачки.Плыву с щемящею усталостью,прикрыв спокойные зрачки.И в давней, давней нерешенности,где столько скомкано и спутано,во всем – печаль незавершенностии тяга к новому и смутному.19 августа 1956, Махинджаури«Следов сырые отпечатки…»
Следов сырые отпечатки,бульвар, заснеженный трамвай,прикосновение перчаткии быстрое: «Прощай!»Иду направленно, мертво,и тишина, и снег витает.Вот поворот, вот вход в метро,и яркий свет, и шапка тает.Стою на легком сквозняке,смотрю в тоннель, набитый мраком,и трогаю рукою мрамор,и холодно моей руке.И шум, и отправлений чинность.И понимать мне тяжело,что ничего не получилосьи получиться не могло.22 сентября 1956«Меня не любят многие…»
Меня не любят многие,за многое виня,и мечут громы-молниипо поводу меня.Угрюмо и надорванносмеются надо мной,и взгляды их недобрыея чувствую спиной.А мне все это нравится.Мне гордо оттого,что им со мной не справиться,не сделать ничего.С небрежною высокостьюгляжу на их грызнюи каменной веселостьюнарочно их дразню.Но я, такой изученный, порой едва иду,растерянный, измученный:вот-вот и упаду.И без улыбки деланойя слышу вновь с тоской,какой самонадеянныйи ловкий я какой.С душой, для них закрытою,я знаю, – все не так.Чему они завидуют,я не пойму никак.Проулком заметеленнымшагаю и молчуи быть самонадеяннымотчаянно хочу…22 сентября 1956