Страница 7 из 45
— Полюбуйся на своего сынка, — сказала бабушка. — Вот к чему приводит отсутствие отца. Он, он, он… — Бабушка заплакала. — Он украл две марки у Маринкиного отца. Влез в альбом и украл.
— Так, — сказала мама. — А откуда это стало известно?
— Сначала пришел Маринкин папа, — ответила бабушка. — И он отказывался, нахально так отказывался, нагло. Представляешь, говорит: «Честное слово, я не брал». И я, старая дура, говорю: «Наш Саша никогда не врет». А потом тот убежал, а он разревелся.
— Ты лгун и вор, — сказала мама. — Сейчас же собирайся, пойдем к Маринке.
Саша сидел, низко опустив голову.
— Посмотри на меня. — Она взяла Сашу за подбородок и подняла его голову.
И Саша увидел ее глаза, и ее рот, и веки глаз, которые все время напряженно вздрагивали. Все-все в этом лице было для него незнакомым и чужим.
— Где эти марки? — спросила мама.
Саша встал на колени, вытащил из-под тахты дневник и достал марки. Мама взяла марки в руки и долго-долго смотрела на них, стараясь прочитать, что там написано, точно это сейчас было самое главное.
— Пошли, — сказала мама.
— А может быть, их отнесу я? — робко прошептала бабушка.
Мама ей ничего не ответила, и они вышли на лестничную площадку. Саша шел медленно-медленно, мама изредка подталкивала его.
Они вышли во двор, пересекли его и вошли в подъезд, где жила Маринка. Сели в лифт и поднялись на шестой этаж.
— Звони, — сказала мама.
Саша надавил кнопку звонка. Им открыла дверь Маринка. Саша внимательно посмотрел на нее: она была такая же, как всегда. Значит, отец ее не выполнил своей угрозы.
— Марина, позови своего папу, — сказала мама.
Маринка убежала и вернулась с отцом.
— Здравствуйте, — сказала мама.
— Здравствуйте, — ответил Маринкин папа и как-то весь согнулся, словно ему было неудобно, что он такой высокий.
— Ну? — сказала мама.
— Это я ваял, — сказал Саша. Больше он ничего не мог выдавить.
Мама протянула марки Маринкиному папе. Он схватил их и тут же стал рассматривать.
— Все в порядке, — сказал он довольным голосом, — уголки не повредили. Знаете, я был уверен, что они найдутся, только боялся, что повредят уголки. Это самое ценное в марке. — Потом он посмотрел на Сашу и добавил: — Из тебя никогда не выйдет настоящего коллекционера.
Саша еще ниже опустил голову, чтобы никого не видеть. Он теперь видел только ноги. Мамины ноги в туфлях на высоких каблуках, ноги Маринкиного отца в туфлях сорок пятого размера и Маринкины ноги в ботинках с облупленными носами. Эти ноги иногда немного двигались. Там наверху над ним его мама и Маринкин папа произносили какие-то слова, но Саша ничего не слышал.
— Нам пора, — сказала мама. — До свидания. Простите.
— Что вы, — сказал Маринкин отец. Он почему-то тронул Сашу за плечо и клюнул носом. — В конце концов все кончилось благополучно, и нечего так расстраиваться.
Он открыл им дверь. Первой вышла мама, а когда Саша проходил мимо него, он тихо прошептал ему: «Мужайся». И клюнул носом.
Всю дорогу домой Саша шел позади матери. И думал, что теперь его долго-долго будет ругать бабушка, а потом она еще возьмет да скажет Петру Петровичу. Вот тогда-то совсем неизвестно, что делать…
Глава девятая
На следующий день утром Саша из дому вышел один. Обычно он выходил вместе с мамой, но сегодня она собралась раньше его и, не дожидаясь, не говоря ни слова, хлопнула дверью. А Саша вышел следом.
Он догнал ее уже во дворе, вернее, не догнал, а увидал ее спину. Рядом с ней шел Маринкин папа. Мама что-то говорила ему, а он жалобно клевал носом. Видно, мама возмущалась Сашей, говорила, что она теперь никогда-никогда не простит его, что он распропащий человек. Маринкин папа клевал носом, слегка покачивал головой, значит, он был во всем согласен с мамой.
Саша проводил их до троллейбуса, посмотрел, как они сели в троллейбус, как Маринкин папа подталкивал маму в двери машины, потому что троллейбус был набит до отказа. Потом Саша увидел в заднем окне мамино лицо и мамин веселый платочек, который привез ей папа из экспедиции по Средней Азии.
А потом Саша развернулся, чтобы идти своей Дорогой, и тут на него наскочило такое настроение, такой страх перед Гошкой, перед его приставанием и дразнилками, что он просто не пошел в школу. Пускай они учат там свои «А» заглавные и «а» маленькие, «Б» заглавные и «6» маленькие, пускай они учат все остальные буквы, а он останется дурачком. Лучше быть дурачком, чем встречаться с Гошкой, с этим вредным Гошкой, которому он наобещал марки и столько из-за них перетерпел.
А в Москве для прогулок места много, и интересного в Москве очень много, столько интересного, что неизвестно, кто будет дурачком: Саша или те, кто сидит в школе…
Так он прожил целых пять дней. Приходил домой, его кормили, потом он для отвода глаз возился с тетрадями, потом все прятал в портфель и убегал во двор. Никто с ним не разговаривал: ни мама, ни бабушка. А от Петра Петровича и от Маринки он прятался всеми правдами и неправдами.
В этот день он задержался дома дольше обычного. Бабушка куда-то ушла, и Саша ждал ее возвращения, чтобы пообедать.
По коридору прошел Петр Петрович, достал что-то из почтового ящика, открыл к Саше дверь и сказал:
— Вам письмо с Камчатки, а мне с Южного полюса. — Потом он внимательно посмотрел на Сашу. (Тот на всякий случай низко опустил голову — так было удобнее: не видишь глаз человека, который с тобой разговаривает). И добавил: — Где это ты пропадаешь последнее время?
— Я не пропадаю, — сказал Саша. — Просто много уроков.
— Уроки уроками, — сказал Петр Петрович, — а старых друзей забывать не полагается.
Саша был рад, что поговорил с Петром Петровичем, все-таки легче на душе. И поэтому, когда Петр Петрович позвал его условным стуком через стену, он с радостью побежал к нему.
Он вошел в комнату и почувствовал, что соскучился по ней, по этому беспорядку, по книгам, которые валялись в разных концах комнаты в раскрытом виде: Петр Петрович всегда читал сразу несколько книг; по карточкам Игоря, развешанным на стенах, по любимому волшебному креслу, по запаху этой комнаты.
— Какая жалость, — сказал Петр Петрович. — Написал Игорю письмо, стал искать конверт и смахнул очки. Разбились вдребезги. Ты меня не выручишь, не напишешь адрес на конверте? Без очков я ничего не вижу.
Петр Петрович встал со своего места и подтолкнул к стулу Сашу.
Ну, давай пиши, — сказал Петр Петрович. — Ты уже всю азбуку знаешь?
Саша мотнул головой: понимай как хочешь.
— Ну, давай пиши. Сверху, в углу, большими, печатными буквами напиши: АВИА.
Эти буквы Саша знал и с радостью, низко склонясь к конверту, написал сначала заглавную «А», потом «В», потом «И» и снова «А». Ах, как Саша старался, и как у него полегчало на сердце, когда он с такой легкостью справился с этим словом!
— Теперь напиши: Одесса. Давай по буквам: О, Д, Е, С, второй раз С, А. Написал?
— Написал, — ответил Саша, хотя в этом слове он пропустил букву «Е», а букву «С» развернул в другую сторону.
Ему стало немного жарко, и он уже со страхом стал ждать продолжение адреса.
— Теперь напиши: улица Карла Маркса, двадцать пять. По буквам: У, Л, И, Ц, А. Написал?
Саша кивнул, он окончательно запутался и ждал, когда же кончится это мучение.
Теперь, когда Петр Петрович ему диктовал, он писал какие придется буквы, писал их кверху ногами, и развернув в другую сторону, и просто придумывая какие-то новые, никому не известные буквы. А Петр Петрович диктовал ему название улицы, потом название экспедиции и, наконец, фамилию и имя сына. Это ведь письмо должно было пройти далекий путь. Сначала до Одессы на самолете — для быстроты, потом пароходом поплывет к Южному полюсу, через Черное и Красное моря, по Суэцкому каналу, огибая Африку, пересекая экватор, и, наконец, его привезут Игорю.