Страница 66 из 67
Он вспомнил, что в школе у Бориса Васильевича начались занятия. Значит, и Таня... Боже, как мог он запамятовать! Ведь она приехала, она здесь, дома!
Молчанов поднялся и вошел в дом.
- Петро Маркович, - сказал он решительно и быстро. - Ты извини меня, но я должен идти, прямо сейчас.
- Смотри-ка, ведь десять часов. И темень - глаз выколи.
- Фонарь дашь мне?
- Фонарь можно. Тогда так решим: я провожу тебя. И не отговаривай, тут до гравийки ты дорогу плохо знаешь, а там уж пойдешь сам.
Через десять минут желтый свет "летучей мыши" покачивался над дорогой из кордона, освещая небольшой кружок, ноги людей и фигуру собаки, бредущей позади, устало свесив голову.
В первом часу ночи Молчанов постучался к Борису Васильевичу. Тот выглянул в окно, сонно сказал "сейчас", и через минуту Александр Егорович пожимал ему руку.
- Мы ждали тебя раньше, друг мой, - сказал учитель.
- Мы?!
- Именно мы - Таня и я.
- Значит, приехала?!
- Она обязательный человек, Саша. Уже несколько занятий провела.
- Совсем приехала?
- Знаешь, в этом ты разберешься, когда встретишь ее. А сейчас раздевайся. Пожалуйста, не стой передо мной этаким столбом.
- Я, пожалуй, пойду...
- Свидание в час ночи?.. Совсем не думаешь, что говоришь. Раздевайся, а я достану тебе постель и согрею чай. Будь умненьким, Саша, и помни; утро вечера всегда мудреней.
И за коротким чаем, и в постели, когда все стихло в доме, Александр робко и непрестанно улыбался. Лежал, руки за голову, смотрел в потолок и улыбался. Какой там сон! Думал, ни за что не уснет, а не заметил, как сморило, и вдруг почувствовал, что его уже тормошат. Открыл глаза, в комнате - предрассветная синь, Борис Васильевич рядом.
- Вставай, шесть скоро. Пока то да се... Ну-ка, по-военному!
4
Он знал, по какой дороге ходит в школу Таня. Еще когда учились, не один раз поджидал ее, чтобы идти вместе и в школу и из школы. Вряд ли она изменила традиции, тем более что это самая короткая дорога, мимо столовой, направо, мимо парка и магазина, и еще вниз, к реке, два квартала по узкой улице, заросшей спорышем и подорожником.
Шел, улыбался, и кто встречался - оглядывались на него: смотри, какой радостный человек! Ни о чем другом не думал, только о Тане, даже загадал, в каком она платье сегодня: в сером, строгом. И белый воротничок. И белые кружевные манжеты. Есть у нее такое, видел.
Таня выбежала из-за поворота у самого парка. Он угадал: она была в сером, строгом платье. С черным портфелем в руке. Выбежала, увидела Молчанова в семи шагах, с ходу остановилась, почему-то перехватив портфель обеими руками. А он шел навстречу, и лицо, глаза, губы - все у него светилось радостью, и слова: "Ну, здравствуй!" - он тоже сказал радостно, светло и просто, словно и не было трудных годов и расставания, словно опять они ученики десятого, и сейчас он повернет за ней, и пойдут они неторопливо, размахивая портфелями, потому что до первого урока еще двенадцать минут.
Губы у нее дрогнули. Как тогда, в аэропорту, прислонилась она головой к его плечу, к щеке, и мягкие волосы скользнули по Сашиному лицу. Но это мгновение. Таня отшатнулась, посмотрела в глаза и быстро поцеловала. Он хотел обнять ее, она вдруг покраснела, отодвинулась и скользнула взглядом в сторону.
- Здравствуй, - сказала она, сунула ему портфель, повернулась, и они пошли к школе совсем так же, как много лет назад.
- Рассказывай, - попросил он.
- О чем?
- Ну как здоровье, самочувствие, как живется...
- Ах, Саша, Саша! Разве я могу сейчас? Я так давно не видела тебя!
- Вот и рассказывай. А хочешь - я...
- Будем идти, молчать и я буду потихоньку смотреть на тебя. Ты прямо из леса?
- Ночью пришел. Не дал спать Борису Васильевичу. Как Саша-маленький?
- Он так обрадовался, когда я приехала! Прыгал, прыгал, а потом весь день ходил, держась за юбку. Он подрос, возмужал. Да, совсем забыла: это правда, что ты остаешься в Поляне?
- Правда.
- Отлично! Пропуск в заповедник для моих учеников всегда обеспечен!
- Ты какие классы ведешь?
- Старшие, Саша. Биология. Ты где остановился? И когда Елена Кузьминична приедет?
- Как только соберется... Значит, с Ленинградом все?
- Тысяча вопросов. Нет, Саша, так не годится. Помолчим. Иначе я приду в класс и начну рассказывать не о Дарвине и Ламарке, а о Молчанове, и тогда случится конфуз, и Борис Васильевич на педсовете скажет в мой адрес какие-нибудь страшные слова.
- Сколько у тебя уроков?
- Три.
- Значит, ты освободишься...
- В половине первого.
- Я буду ждать. Вот здесь.
- Ладно. И пойдем к нам обедать.
Они подошли к школе. Во дворе шумела детвора, бухал мяч, - все, как бывало и при них.
- Пока! - Таня подняла ладошку. - Архыза не забудь, Саша ждет его не дождется.
И он поднял руку, отсалютовал, пошел в сторону своего отдела, где начальника ждали серьезные дела и разговоры, не располагающие к улыбкам. Но он еще долго шел с радостным, сияющим лицом и никак не мог стереть простую доброту с лица.
Как хорошо в этом мире!
Работал, принимал посетителей, перелистывал бумаги, каждые двадцать минут поглядывал на часы, сперва на руке, потом на стене. Чтоб без ошибки.
И в двенадцать поднялся из-за стола, прошелся от окна к окну, потом вспомнил, что надо за Архызом, и заспешил.
Овчара он оставил во дворе у Бориса Васильевича, наскоро привязал его к какому-то колышку и только сейчас вспомнил, что утром не покормил.
Он заглянул во двор с улицы. Увидел, что того колышка уже нет. Куда Архыз мог убежать? Впрочем, по улицам бегать не станет, ясно - куда.
На условное место Молчанов пришел раньше. Заглянул в парк. Все тут свежо и зелено. Под каблуками потрескивает ракушечник, им всегда засыпают дорожки. Обошел свежевыбеленный памятник защитникам Кавказа, машинально прочитал имена, которые еще в детстве знал, и тут увидел Таню.
- Давно ждешь? - спросила она и сунула ему портфель, потяжелевший, пожалуй, вдвое. Ну, конечно, тетради. Или книги из библиотеки. - Ты есть хочешь? Я - страшно. Идем! Мама теперь приготовила что-нибудь вкусненькое.
Под окнами дома прохаживался Саша-маленький, он явно поджидал маму. Увидел, бросился навстречу, уткнулся с размаху и потянулся на руки. Она взяла, сказала: