Страница 25 из 33
Степана Ильича не было. Баба Ивга объяснила, что сейчас все село на уборке хлеба. Уложив ребят, ушла и Татьяна.
Митя сходил в школу, вместе с дедом Михайлом собрал пионерское имущество, туго набил рюкзаки. Назад он шел шатаясь, отяжелевшие ноги не слушались его.
Над пустым селом гулял месяц - небо вдруг очистилось. Наступило затишье. На поле мирно гудели тракторы; освещенные месяцем тополя как будто охраняли село... Дорога уходила далеко-далеко, ровная, белая, спокойная...
У Степановой хаты Митя остановился, поглядел на часы: было двенадцать часов ночи. Машина могла бы уже вернуться... Митя вспомнил, что около деревни Жуковки, не доезжая станции, плохая дорога - песок и глина.
Степана Ильича все еще не было. На полу крепко спали ребята. На кровати сладко сопел Жорка. Митя лег около Трубачева; он представил себе Сергея Николаевича, отъезжающую машину с ребятами, девочек... Потом в его усталой голове все смешалось задернулось туманом... И Митя заснул.
Он не слышал и не видел, как над селом зловеще проплыли бомбардировщики, как где-то около Жуковки вздыбилась дорога от первых сброшенных бомб, как на железнодорожной станции тяжело ухнула земля и белый каменный вокзал, разламываясь надвое, засыпал кирпичом и известкой железнодорожные пути...
Глава 18. КЛУБОК НИТОК
Митю разбудил шум, доносившийся со двора: слышались плачущие голоса женщин, гневные выкрики, проклятья. Среди них выделялся старческий, дребезжащий голос; его прерывал спокойный густой бас Степана Ильича. Митя провел ладонью по своей колючей бритой голове и сел... В раскрытые двери и окна широким потоком вливалось солнце. Разогревшиеся во сне ребята закрывались от него руками, прятали головы в подушки, не в силах побороть крепкий утренний сон. Ни бабы Ивги, ни Татьяны не было в хате. Машины, видно, тоже еще не было.
Во дворе вдруг стало совсем тихо. Говорил один Степан Ильич:
- Одним словом, нашего колхозного хлеба фашистам не кушать! Вывезем все до единой крохи, а не вывезем - так найдем, как с ним поступить.
Митя вышел во двор. Около сельрады собрались колхозники. Они были возбуждены, взволнованы; бабы утирали передниками глаза. Лица у всех были утомленные - видно, никто не ложился спать в эту ночь. У забора стояла мокрая, вспотевшая лошадь. Ребятишки заботливо вытирали тряпками ее запавшие бока. Около хаты на завалинке, окруженный тесной кучкой колхозниц, сидел высокий бородатый дед в пыльной, прокопченной рубахе, в старом пиджаке. Он поминутно вскакивал и, размахивая руками, кричал срывающимся голосом, перебивая Степана Ильича:
- А як ты его вывезешь? Куда ты пассажиров распределишь? Я кажу - народ давайте! Треба станцию восстанавливать. Красная Армия с Киева подходит - на чем будем подвозить? Ведь он же, проклятый, весь вокзал разворошил! Пути все чисто перебиты, каменюгой завалены! Ой, горе, люди! - Он покрутил головой и ударил себя кулаком в грудь: - Двадцать лет сторожил! Какую новую станцию поставили! Вагоны были як те огурки зеленые. И нема, ничого нема. А людей так уж не касайся - сколько их перебил да покалечил проклятый кат за эту ночь!..
- Ну, слухай, диду! Все, что потребуется, будет сделано. И пути починим и вагоны пригоним, - спокойно отвечал ему Степан Ильич. - Людей, конечно, убитых не вернешь... это не в нашей воле. Только ворог наш кровью своей заплатит нам за каждого человека, а за детей наших и крови его не хватит выклюет ему воронье поганые очи за детей наших!
Бабы громко заплакали, закричали мужики, потом все стихло...
Не глядя на людей, Митя шел прямо к старику. Во рту у него пересохло, но спине пробегал колючий озноб. Женщины зашептались, раздвинулись. Баба Ивга всплеснула руками и, поправляя на голове черный очипок, поспешила навстречу Мите.
- Ах ты ж, боже мий! - Она остановила Митю, обняла его за плечи, радостно зашептала: - Поехали ваши, поехали! Успокойся, сынок, успокойся, голубчик, еще с вечера поехали! Как раз на поезд поспели. И учитель и пионеры твои - все поехали... Дед Гаврила сам их в вагон сажал, он знает!
Дед Гаврила повернул головой и подвинулся, освобождая место около себя.
- А ты вожатый ихний? - с любопытством спросил он.
- Вожатый. - Голос у Мити был хриплый, чужой, деревянный. - Так уехали они, говорите?
Дед оживился:
- Раз в раз! На последний поезд поспели! Еще шоферу своему приказывали за вами ехать...
Митя облегченно вздохнул:
- А где шофер?
Старик развел руками:
- Пропал, бедный... И машину его перекорежило, и ничего от человека не осталось... от бомбежки пропал...
Митя вспомнил молодое улыбающееся лицо, выглядывающее из кабинки; сердце у него заныло.
- А вы, дедушка, сторож? Там еще три девочки на грузовике... с малышами были... - От волнения Митя говорил несвязно, глотая слова.
Старик нахмурился, как бы припоминая:
- Так там же и девочки и мальчики, одно слово - пионеры... Ну, так они все и поехали... От який ты пуганый! Я тебе одно, а ты мне другое! А шофера коло Жуковки разбило... И богато там людей проклятый кат покрошил... Песок там, быстро ехать не можно, а он, кажуть, по-над самой дорогой, як той дьявол, спустился да с пулемета и давай людей крошить... А то и бомбой действовал... И малых деток не пожалел: як тарарахнет по грузовику, так всех в одну кашу, як тех пташек в гнезде уложил... И заведующую и нянечку, яки там с ними были... Люди говорили - страшно смотреть на это дело...
У Мити в глазах медленно двинулось и поплыло куда-то шоссе, закачался грузовик, в ушах зазвенел и смолк детский лепет...
Старик махнул рукой, вытащил кисет:
- Мабуть, и в гражданскую такого не було... Я сам не бачив, но люди говорили...
Митя встал:
- Где это? Около Жуковки?
- Ну да, на шоссе...
Подошел Степан Ильич. На его лице не было заметно ни волнения, ни следов бессонной ночи. Только голубые глаза стали темнее и строже. Он тронул Митю за плечо, улыбнулся ласково и ободряюще:
- Ну, как ни есть, а твои уже скоро дома будут. А там и вас отправим. Станцию мы в два дня оборудуем. На поле баб оставим, а молодежь и кой-кого из стариков пошлем на железную дорогу. Из Ярыжек уже пошли люди...
Дед продолжал пояснять собравшимся: