Страница 20 из 33
Директор тронул его за плечо:
- Вы что ж, москвич? Учитель?
- Москвич. Учитель, - стараясь сохранять спокойствие ответил Сергей Николаевич.
- Партийный человек? - тем же тоном спросил Мирон Дмитриевич.
Сергей Николаевич молча вынул из кармана партбилет.
"Не доверяет", - мелькнуло у него в голове.
Но директор осторожно отвел его протянутую руку:
- Не треба. Я насчет паники...
- Какой паники?
- А той самой паники, какой в наше время не должно быть... - подняв свой большой палец, начал директор.
Сергей Николаевич вспыхнул:
- Да вы что, товарищ! Понимаете или нет? Я учитель. У меня в лесу дети...
Мирон Дмитриевич стукнул ладонью по столу:
- "Дети, дети"! У нас у всех дети. У меня у самого дети. И нечего горячку пороть. Сейчас война! Вероломное нападение - понятно тебе, товарищ? Все машины заняты - подвозят бойцов, доставляют горючее, убирают хлеба... А ты - "дети, дети"! "Я учитель"! - передразнил он Сергея Николаевича. - Да як ты учитель, так должен понимать, что все своим порядком делается. А ты сам весь побелел, распушился. Ты учитель, а я - батько. И у меня полна хата детей. А нужно сдерживаться, бо время военное. Вот утречком поедешь и заберешь своих детей, да и все!
Сергей Николаевич с удивлением смотрел на этого человека, строго и решительно читающего ему наставление, как вести себя. До сих пор никто не мог упрекнуть его в отсутствии выдержки. Он воспитывал в себе эту черту характера годами, терпеливо и неуклонно, простым и верным способом - не давая себе воли в проявлении гнева, раздражения по отношению к окружающим его людям. Он вызывал к себе уважение среди своих товарищей именно этой удивительной выдержкой, и вдруг чужой, почти незнакомый человек делает ему такое замечание... Сергей Николаевич чувствовал, что кровь приливает к его щекам. Но Мирон Дмитриевич ласково усмехнулся и похлопал его по плечу:
- Ну добре, хлопче! Так - не так, а к утру машина будет. Пойдем сейчас до моей хаты. Там я распорядился, чтоб нам жинка повечерять приготовила, бо такая перепалка, що некогда и поесть. Пошли! Берите свое имущество! Где оно есть?
Он ухватил рюкзак и потащил за собой ошеломленного Сергея Николаевича через двор к маленькой белой хате с железной крышей. Во дворе было темно, где-то нетерпеливо мычала корова, из ворот выезжал трактор.
- Ну як? Починился? Живо давай! Чтоб у меня к завтрему зерно в мешках было! - крикнул в темноту Мирон Дмитриевич, толкая дверь хаты и пропуская вперед учителя.
Хата была маленькая, уютная. Посередине стоял добела выскобленный стол, по бокам - табуретки. У стены на широкой никелированной кровати спали ребята. С двух сторон сползали с подушек кудрявые темные головы и торчали из-под одеяла маленькие босые ноги.
- Мала куча! - добродушно усмехнулся Мирон Дмитриевич, указывая на них учителю. - Ну, садитесь, будьте гостем! Он придвинул к столу табуретку и заглянул в сени:
- Ульяна!
Ульяна не откликнулась. За нее ответил с кровати детский голос:
- Мама во дворе корову доит.
- Давно пошла? - спросил Мирон Дмитриевич.
- Давно. Зараз придет, - сонно отозвалась девочка.
Она, видимо, привыкла к чужим людям и, не обращая внимания на Сергея Николаевича, отвернулась к стене и уткнулась лицом в подушку.
Мирон Дмитриевич стал собирать на стол. Вытащил из стенного шкафа тарелку с селедкой, очистил луковицу, порезал ее большими кружками, достал хлеб.
В хату, гремя подойником, вошла маленькая, кругленькая молодица в темном платке; оба конца, стянутые под розовым подбородком, были завязаны наверху тугим узелком. Она мельком взглянула на гостя и тихо сказала:
- Здравствуйте.
Потом поставила на лавку ведро с молоком и, обтирая о передник руки, вдруг быстро и сердито напала на мужа:
- А то что ж за порядки, Мирон, а? Скотина до ночи не пригнана, где-то того пастуха к черту заслали! Корова кричит, с фонарем выйти до сарая не можно. Тычешься во все углы, як та слепа курка! Это что за дело, я тебя спрашиваю, Мирон?
- А такое дело, що война, - обтирая рукавом губы и обсасывая селедочную голову, спокойно сказал Мирон Дмитриевич. - Война! Не привыкла, чи що?
- О! Бачишь! "Не привыкла"! Так я ж баба, а ты мужик. А такого крику наробив: "Затемняйтесь, та щоб я ниде свиту не бачив!" Таку панику на всих нагнав...
- Ульяна! - строго прикрикнул Мирон Дмитриевич, заметив улыбающийся взгляд учителя. - Это не твоего ума дело, понятно? Я директор МТС. Я за все отвечаю! - Он налил молока и махнул рукой: - Одним словом, прекрати разговор! Або перемени свой разговор... - добродушно закончил он, подмигнув учителю.
Сергей Николаевич, улыбаясь, взял стакан:
- Видно, нам всем нужно побольше выдержки и терпения.
Ульяна подсела к столу и, лукаво блеснув глазами, спросила:
- Ну, а кто ж его бачив, того немца, Мирон? Хоть одного?
Мирон Дмитриевич вытащил круглые часы, поспешно встал, пошарил рукой за шкафом, включил радио:
- Зараз Москву послушаем, товарищ учитель!
Сергей Николаевич с волнением слушал сводку, передаваемую по радио из Москвы. Кровь закипала гневом, бурно билось сердце. Он чувствовал, что где-то близко отсюда в жестоких боях уже бьются с врагами молодые, сильные, самоотверженные сыновья Родины. И ему казалось невозможным больше сидеть в этой хатке и ждать... "Приеду - пойду в райком партии... сейчас же..."
x x x
Поздно ночью хозяева внесли раскладушку и уложили гостя.
- Спите, товарищ, я разбужу, как машина придет, - уговаривал его Мирон Дмитриевич.
Сергей Николаевич лег, но уснуть было невозможно. Перед его глазами стоял лес, около раскинутых палаток теснились ребята. Он видел их встревоженные лица и, сжимая руками виски, думал: "Не могу ждать... Уйду. Лучше пешком, как-нибудь... Скажу, чтоб машина шла вслед за мной..."
Он решительно вытаскивал из-под головы свой рюкзак, потом снова клал его на место: "А что, если шофер, узнав, что я ушел, погонит машину обратно? Или в темноте я потеряю дорогу и машина пройдет мимо? И сколько я буду идти? Нет, надо ждать... Надо ждать..."
Ходики тихонько покачивали гирями. Время тянулось медленно.
Сергей Николаевич не знал, на что решиться. Казалось, что бы ни ожидало его впереди, ничто уже не будет страшней этой ночи бездействия и ожидания...