Страница 16 из 33
- Стой! Где же тут калитка у него? И огня в хате нет, - заволновался Николай Григорьевич.
Мохнатая собачонка черным шариком подкатилась к плетню и залилась звонким лаем. В хате хлопнула дверь.
- Эге-гей! Бобик! - послышался густой бас.
- Матвеич! Эгей! - Николай Григорьевич выпрямился и рванулся навстречу другу. - Эгей!
- Принимайте гостей, диду! - крикнул Сергей Николаевич.
На заросшей тропинке показалась грузная фигура Матвеича. В темноте были видны его широкие плечи и взмахивающие на бегу большие руки. Собачонка с лаем крутилась у него под ногами.
- Цыц, ты! Гости до нас!
Матвеич подбежал к перелазу, перегнулся через него всем своим грузным телом и схватил в охапку Николая Григорьевича:
- Стой... стой!.. Где ты тут есть, товарищ мой?.. Товарищ мой...
Николай Григорьевич счастливо смеялся, не выпуская большой теплой руки друга.
Из-за облака показался краешек луны и осветил коротко остриженную голову Матвеича с крупным носом, густыми бровями и опущенными книзу черными усами. Одна щека его была перехлестнута поперек глубоким шрамом, живые, смеющиеся глаза смотрели добродушно и лукаво.
- Ох ты ж вояка... вояка мой! - умиленно глядя на друга, повторял он.
Старики еще раз обнялись.
- Мы тебя зараз, як персональну персону, до самой хаты предоставим!
Хата была новая, с дубовым крыльцом и тяжелой дверью. В кухне стояла русская печь с полатями. На припечке были сложены горкой глиняные миски, котелок, чугун и закопченная дочерна сковородка. У окна - крепкий дубовый стол, перед ним - широкая скамья. Печь была голубовато-белая, разукрашенная по краям никому не ведомыми цветами в виде синих кружочков с синими пестиками и короткими толстыми стеблями. На полатях лежало старое одеяло, в углу - скомканная подушка в ситцевой розовой наволочке; из-под нее выглядывали новые яловые сапоги. Посреди кухни гудел примус, в чугуне варилась картошка.
Белая двустворчатая дверь вела в соседнюю комнату; там было свежо и чисто, а из угла, где стояли в ряд бочонки, покрытые круглыми крышками, сильно пахло медом.
- Ну, вот и моя хата! - Матвеич шагнул через порог и выпрямился. - Живу як той пан. Домок ничего себе. Прошлую весну колхоз отпустил средства на полное оборудование пасеки.
Он распахнул обе половинки двери, чиркнул спичку, зажег керосиновую лампу:
- Ну, гости дорогие, располагайтесь як знаете, як вам по душе, а я на стол соберу. Хозяйки у меня нема, так я сам себе повар. Зараз сала нашкварим, яишницу разобьем!..
Сергей Николаевич с веселым любопытством смотрел на неуклюжего, как медведь, Матвеича, слишком шумного и большого для маленькой кухоньки.
Матвеич точил об печку нож, грохотал посудой и без умолку говорил, обращаясь то к Николаю Григорьевичу, которого называл "старым", то к Бобику, то просто к различным вещам, находящимся в кухне. Видно, привычка разговаривать с самим собой и с окружающими его предметами давно выработалась у Матвеича.
- Ну що? Долго будешь булькать?
Матвеич ткнул вилкой картошку и бросился в сени. Внес большой розовый кусок сала с искристым бисером соли на тонкой коже, нарезал его толстыми кусками, шлепнул на сковороду и, присев на корточки, налег на примус, приговаривая:
- От так! Живо! Раз-два - и готово!
Орудуя возле печки, он чуть не свалил целую груду мисок, но успел подхватить их и, прижимая к груди, понес на стол.
Николай Григорьевич с доброй улыбкой смотрел на него и, встречаясь глазами с сыном, подмигивал, как бы желая сказать: "Вот он какой, мой Матвеич!"
Шум примуса заглушал голоса, и Матвеич, поворачиваясь от печи всем своим корпусом, кричал, размахивая ножом:
- Обожди, старый! Зараз я этот сумасшедший примус загашу, тогда тихо будет. Може, умыться с дороги хотите, дак умывальник коло крыльца.
Сергей Николаевич подал отцу полотенце. Старик медленно поднялся со скамьи и, нерешительно ступая больными ногами, пошел к двери.
Матвеич поставил на пол горшок с молоком и бросился к нему:
- А ну, ну... А ну, иди! - заглядывая товарищу в лицо и обхватив его правой рукой, возбужденно кричал он. - Смело! Смело!.. От так! Смело, давай! Сме-ло!.. - Потом выпрямился, шумно вздохнул, удрученно развел руками: Погано дило! - И тут же весело добавил: - Ну да ничего! Я такое средство знаю, що будешь бигать, як той физкультурник.
Во время разговора, заметив Бобика, он поднял его за шиворот, вынес за дверь и кратко пояснил:
- Завсегда присутствует. Кто б ни пришел - и он тут. Хитрый, як муха! Салом интересуется...
Матвеичу не терпелось скорей закончить свою стряпню и за доброй чаркой поговорить по душам со старым другом. Стоя у припечка, он обещающе подмигивал оттуда своими веселыми, живыми глазами:
- Зараз поговорим! Обо всех делах наших... Що и як!..
На Сергея Николаевича он почти не обращал внимания, только один раз, окинув его взглядом, неодобрительно хмыкнул:
- Худый, як глиста! Голодный, чи що?
Сергей Николаевич сбросил рубашку, потер выступающие под темной кожей мускулы:
- А ну, дедуш, поборемся, коль так!
Матвеич потрогал его мускулы:
- Завтра.
За столом было шумно. Старики разошлись, вспоминая боевые годы гражданской войны. Сергей Николаевич не узнавал отца. Николай Григорьевич, слушая Матвеича, встряхивал головой, стучал по столу кулаком. Голос его окреп, глаза блестели.
- Да, был бы нам всем конец тогда! А ведь вот выжили, а, Матвеич? Выжили и землю от погани очистили.
Матвеич смачно крякал, опрокидывая чарку:
- Ще як выжили! Сами себе хозяева! И работа идет. Я меду на весь район заготовку сдаю и помощников себе не требую. Один раз секретарь райкома заехал на пасеку и говорит: "Вам, Иван Матвеич, тут одному не управиться!" А я ему говорю: "Мне по моим силам три такие пасеки мало! Надо, говорю, мое дело расширять, потому как наш колхоз богатеет и средства на то найти можно". А он смеется: "Ваше предложение нам нравится, только без помощников тут нельзя. Мы вам комсомольцев прикрепим, а вы будете их к этому приучать. Понятно?" - Матвеич налег на стол и заблестевшими глазами обвел собеседников. - Значит, такое дело: буду молодых обучать... Вот и ты оставайся со мной! И тебя обучу! - неожиданно закончил он, хлопнув по плечу Николая Григорьевича.