Начало

– Обер-коменданта крепости, енерала Валленштерна.

– Ну и пес с ним – захохотал полковник Лысов – Сейчас и этих порешим.

Я сосчитал офицеров. Двадцать один человек, включая губернатора.

– Иван! Опроси офицериков, имена, звания…

Почитаев уходит к пленным, а я заглядываю в картину Неплюйводы. Мужик – явно талант. Так точно успел набросать контуры всего нашего «натюрморта». Люди целуют мою руку, Иван читает указ, священник крестом благословляет (тут художник слегка приврал).

Я примерно представляю, что будет дальше с офицерами. Даже внутренне готовлюсь. Но вот стоит ли это видеть художнику? Он ведь потом такое нарисует – век не отмоешься. Вот изобразил гениальный Репин, как Иван Грозный убивает своего сына – и уже никого не волнует, было ли это в действительности. Все уверены, что Иван Васильевич точно порешил родную кровь. А ведь исследователи потом выяснили, что царевич умер от отравления мышьяком.

– Десять прапорщиков – начал докладывать Иван – Семь подпоручиков и поручиков, два капитана и один полковник. Ведут себя предерзко, царь-батюшка!

– Ничего, это мы сейчас поправим – я в окружении полковников спустился с крыльца. Стал разглядывать офицеров – те меня. С вызовом так. Хмурые, озлобленные, с окаменелыми лицами, они стояли в небрежных позах, с руками, засунутыми в карманы, как бы стараясь этим подчеркнуть полное презрение к пленившему их бородачу.

– Ти, вор, отвьетишь за все! – Рейнсдорп опять начал себя распалять – Я…

Бац! Хлопуша ударил губернатора по губам, пленные рванули вперед и тут же были стиснуты казаками. Щелкнули курки пистолетов…

– А ну осади! – я рявкнул так, что все подались назад – Послушайте меня внимательно и сириозно, господа хорошие. У вас два пути.

Один – в могилу. Казачки вас растерзать хотят, хоспода. И за дело. Крови невинной вы налили много. Особь когда за прошлом году станичников картечью покоряли.

Казаки одобрительно ворчат.

– Второй путь – дать мне присягу и признать своим царем. Служить верой и правдой, замаливать ваши грехи службой. Кто хочет жить, выходи направо.

Я протянул руку, показывая, куда надо встать. Никто не направо не встал. Один офицер даже плюнул презрительно на землю.

– Ну что ж… Хлопуша, вешай губернатора. Вон там, прямо на флагштоке.

Жестокий век – жестокие нравы. Попади я сразу Рейнсдорпу – он бы меня сначала на дыбу в Тайную канцелярию отправил. А затем с удовольствием, по приказу властей, четвертовал.

– Это мы с радостью! – у Хлопуши оказалась с собой веревка, обвязанная вокруг тулупа. Он ее быстро закинул на флагшток здания, сделал петлю. Казаки схватили губернатора и поволокли к крыльцу. Перевязали руки назад, сунули голову в петлю. Многие офицеры смотрели на это с ужасом. Да, господа, вот такое оно крестьянское восстание.

– Иван Андреевич! – я обратился к Рейнсдорпу – Одумайся, повинись.

– Нихт!

Казаки поняли все без указаний, натянули веревку в четыре руки и губернатор дергая ногами взмыл вверх. Народ на площади дружно вздохнул.

Я же обернулся обратно к офицерам. Живой Рейнсдорп еще дергал ногами, бил каблуками сапог о стену, а я уже ткнул пальцем в пожилого полковника с бакенбардами – Этого теперь.

Еще двое казаков бросились к мужчине, связали ему руки.

– Бога ради! – почти расплакался полковник – У меня семья, детки.

– Так и подумай о них! Присягни.

В глазах офицера страх боролся с долгом. Последний победил. Я внутренне перекрестился. Убиваю людей. Но с этого начинается любая власть. Елизавета замучила Анну Леопольдовну с сыном Иоаном. Екатерина приказала убить Петра III. Александр I молча одобрит удушение отца, Павла I Власть строится на крови. Словно дом на фундаменте. Тот властитель, который боится крови – прольет ее в итоге в разы больше. Или сам сгинет.

Меня уже поколачивало, но я держался. Полковник повис, хрипя, на втором флагштоке.

– Кто там следующий? Давай теперь капитанов. Вот этого – я ткнул наугад в черноволосого худощавого мужчину с рыбьими глазами в черных буклях на голове.

– Я пожалуй, выберу жизнь – тихо проговорил он.

– Николай Арнольдович! – изумились сослуживцы – Как можно?

– Господа! – губы у офицера дрожали – Я последний в роду. Детей нет. Поймите!

– Ваша фамилия? – я киваю соседнему казачку на кинжал за поясом, тот подает мне широкий бебут.

– Граф Ефимовский – с гордостью отвечает капитан – Николай Арнольдович.

– И что такой аристократ делает в нашей глуши? – хмыкаю я.

Офицеры молчат потупившись. Ефимовский разглядывает небо.

– Небось, сосланы за дуэль? Я угадал. По глазам вижу, что угадал. Ну что, мусью, вот вам кинжал – протягиваю бебут – Режьте свою косицу. Больше вы не граф и не дворянин.

Пленные смотрят на меня в еще большем ужасе. Похоже, это их пугает даже больше, чем повешение.

– Я… так не могу – Ефимовский в шоке – Присяга, ладно. Но графское достоинство… Кто же я тогда?

– Хлопуша!

Верзила хватает графа за шкирку, тащит на крыльцо. Народ улюкает.

– Я согласен!!

Дрожащими руками капитан отрезает офицерскую косичку, бросает ее с содроганием под ноги.

– Это все?

– Нет. Садись за стол – я перешел на «ты» с графом – Пиши отказное письмо.

– Какое письмо?

– Ты, граф Николай Арнольдович Ефимовский. В доброй памяти и трезвом рассудке, отказываешься от графского и дворянского достоинства, добровольно присягаешь истинному императору Российскому, Петру III Готов служить ему верой и правдой. Писано собственной рукой. Число, год, подпись.

Теперь офицеры и вовсе смотрят на меня как на дьявола. С рогами и копытами. Из ноздрей идет серный дым. Полковники и казаки ухмыляются.

– А то знаю, я вас умников! Посмеетесь над обчеством, дадите ложную присягу, а потом деру. Упадете в ноги Катьке, она глядишь, ради родовитых папеньки с маменькой простит. А нынче врешь, не обманешь. Пиши два письма. Одно у меня останется, другое в Питер с оказией пошлю. Женушке, лично в руки – я оглядываюсь на окружающих, те смеются, хлопают себя по ляжкам – Пусть знает, что ее графья да бароны пошли на убыль.

– Это ты, Петр Федорович, здорово придумал – Мясников в удивлении качает головой – Обратной дороги им не будет.

– Катька тебя, царь-батюшка, с амператоров разжаловала – смеется Лысов – А ты ее графьев, да книзей разжалуешь. Сочтетесь.

– Хлопуша – я, игнорирую полковника, поворачиваюсь к каторжанину – Вздерни второго капитана. Чтоб быстрее думали. Некогда мне с ними валандаться.

Вот это византийская жестокость и сломала офицеров. Они попятились назад, закрестились. Потом по одному, с рыданиями и зубовным скрежетом, начали мне присягать, отрезать косички и писать отказные письма. Лишь трое передумали и были повешены.

После такого присягу оставшихся горожан я, разумеется, перенес на следующий день и распустил народ.

– Как же обмельчало офицерство – вздохнул Подуров, когда мы входили в губернаторский дом – Вот во времена Петра… Какие люди были!

Я покивал. Действительно, в царствование Петра Великого гнет на крестьянство был не меньше. По подсчетам некоторых историков население России уменьшилось на четверть. Но не было такого жуткого культурного разрыва между дворянами и крестьянами. При Екатерине же аристократы стали, по сути, иноземцами – французский язык, образование как в Европах приглашенными «мусью»… Обязательную службу в армии им отменили, телесные наказания тоже, поместья с крепостными – на, получи. Вот и сгнила элита. Удастся ли вычистить эту плесень из страны?

– Нет – подумал я про себя – Так быстро хребет этой гидре мы не переломим. Сгнила элита, да не вся. У Екатерины не только «графья Ефимововские» – есть и Суворов с Ушаковым, Потемкин с Орловыми. Радищев опять же, Державин…

Уже в дверях я оборачиваюсь к офицерам, что стоят понурые, ожидая, когда конвой отведет их обратно в казармы, кричу:

– Эй, Ефимовский!

Тот вздрагивает, поднимает голову. Смотрит на меня с мукой в глазах. Как и сотни горожан, что явились на присягу, но еще не разошлись.