Страница 8 из 11
Много раз, звездными ночами, она выходила с королем Лаурином к вершинам ледника, чтобы взглянуть на дремлющую землю. Ее взгляд, обостренный светом волшебного мира, пронизывал даль и ночную тьму; и она смотрела, даже без помощи «волшебного кольца», далеко за пределы границ, ограничивающих человеческое зрение. И то, что когда-то изгнало ее в королевство гномов, она видела всегда и везде, – печаль, несправедливость и неправду.
Она заглядывала во многие бедные хижины и сердца, исполненные печали, после чего поворачивалась к старому королю, стоявшему рядом с ней, почтительно целовала его руку и говорила, улыбаясь: «Идем, король Лаурин, вернемся в наш дом, в наше мирное королевство, где неизвестны слезы, ложь и непостоянство».
Карлик из Венеции
Прекрасный мягкий весенний вечер спускался на горы и пастбища Тироля. Последние лучи заходящего солнца, под звуки вечернего колокола, струились по тихой деревенской улице, переливались через ручей и проникали в открытые окна крепкого фермерского дома, стоявшего на краю маленькой долины. Дом окружал аккуратный резной балкон, оконные стекла блестели, подобно зеркалам, – все свидетельствовало о том, что его хозяин, – человек состоятельный.
За столом, в обшитой дубовыми панелями гостиной, сидел сам фермер, но, несмотря на видимое благополучие, он казался недовольным и несчастным, поскольку между бровями у него залегла глубокая морщина, а глаза потемнели. Напротив него сидела его красивая молодая жена, чьи нежные глаза с тревогой смотрели на лицо мужа. На коленях она держала свое единственное дитя, – прелестную маленькую девочку с голубыми, как лен, глазами, и золотыми волосами; девочка сложила маленькие ручки, как это делала ее мать, пока вечерний колокол продолжал призывать к молитве; но глаза ее печально смотрели то на блины, грудой лежавшие на блестящей оловянной тарелке, то на мальчика, сидевшего в дальнем конце стола, благоговейно сложив руки.
Это был Ганс, сын бедного родственника, которому богатый фермер с необычайной щедростью предоставил место в своем доме и за своим столом, взамен чего тот должен был каждый день гонять коз в горы на самые высокие пастбища, в места, недоступные другим стадам. Он только что вернулся со своими беспокойными подопечными и принес маленькой Аннели, сидевшей на коленях у матери, букет альпийских роз, потому что очень любил девочку.
Колокол перестал звонить, руки разжались, мать принялась раскладывать нежные блины. В дверь тихонько постучали, и в комнату вошел маленький человечек в темной поношенной одежде. У него была согнутая спина, – то ли от тяжести прожитых лет, то ли от котомки, висевшей на плече; волосы были серебристо-седые; но темные блестящие глаза говорили о том, что в этом немощном теле живет неистребимо стойкий дух.
– Добрый вечер, господин, – смиренно произнес маленький человечек, – позвольте мне попросить у вас немного еды, потому что я умираю с голоду, и немного отдохнуть на вашем сеновале, поскольку я смертельно устал.
– Ты и в самом деле, – сердито сказал фермер, – принимаешь мой дом за харчевню для нищих? Если так, то мне жаль, что у тебя такое плохое зрение. Поищи в другом месте, потому что здесь ты не найдешь того, что спрашиваешь!
Карлик с удивлением посмотрел на хозяина дома, который, несмотря на гостеприимство, свойственное жителям страны, мог подобным образом гнать бедняка от своих дверей, но фермер не обратил внимания ни на его удивление, ни на умоляющий взгляд жены.
– Нет, жена, – резко произнес он, – на этот раз ты своего не добьешься. Я не стану распахивать двери своего дома перед нищими. Разве я не сделал тебе уступку насчет этого парня? С тебя хватит.
Ганс густо покраснел при этом намеке на его бедность, но когда маленький человек со вздохом развернулся и покинул негостеприимный дом, сочувствие к старику взяло верх над страхом перед хозяином; он схватил тарелку с блинами, большой кусок хлеба, только что данный ему женой фермера, и выбежал из комнаты.
– Что он собирается сделать? – сердито спросил фермер.
– Он делает то, что должны были сделать мы, – ответила его жена с кротким упреком на лице. – Он делит свою трапезу с беднягой.
– Да, да, – проворчал тот. – Птицы одного полета всегда сбиваются в стаи.
Старик, тем временем, устало плелся по двору, но едва подошел к воротам, как Ганс схватил его за руку.
– Возьми, добрый человек, – сказал он со смешанным чувством жалости и страха. – Это мой ужин. Иди сюда, присядь у колодца и поешь.
Старик внимательно посмотрел на мальчика.
– А что останется тебе, дитя мое, если ты отдашь мне свою долю?
– Ах, это не имеет значения, – равнодушно ответил Ганс, подводя карлика к каменной стене, окружавшей колодец. – Я не очень-то и голоден, а добрая жена фермера даст мне еще, если я ее попрошу.
Старик сел и начал есть, а Ганс с удовольствием наблюдал за ним. Вскоре тарелка опустела, и карлик с благодарностью поднялся, собираясь отправиться дальше и попытаться найти ночлег под более приветливым кровом.
Ганс проводил его до ворот и торопливо прошептал:
– Не думай плохо о фермере за то, что он тебе отказал; он не всегда так груб, но сегодня его сильно огорчили: его не переизбрали старостой деревни, – успеха добился его злейший враг; он принял это очень близко к сердцу и любой, кто попадет ему под горячую руку, испытывает на себе его огорчение. Вот что я скажу: вон там, справа, на скале, по которой тропинка поднимается в гору, стоит сеновал, крышей своей упирающийся в камень. Я сплю там, и если ты поднимешься на скалу и подождешь меня, я открою люк, ты сможешь забраться ко мне и переночевать на сене.
– Ты хороший мальчик, – сказал старик, – я сделаю, как ты говоришь, и буду ждать тебя там, на скале.
Была уже ночь, когда Гансу, наконец, разрешили идти спать. Более проворно, чем обычно, он вскарабкался по узкой лестнице на сеновал и быстро отворил люк в крыше.
Над горой висела полная луна, большая и яркая; ее бледные лучи играли на зубчатом выступе ледника и плели серебристую вуаль среди лесов, украшая горный пейзаж.
Старик молча сидел на выступе скалы; его руки были сложены на коленях, голова непокрыта, ночной ветер слегка шевелил его седые волосы. Но старик не обращал на это внимания. Его глаза пристально смотрели в ночное небо, словно он мог, подобно провидцам древности, читать тайнопись звезд, и черты его лица были облагорожены таким величественным выражением, что мальчик смотрел на него с удивлением, не смея потревожить.
– Не сердитесь, господин, – наконец сказал он, – что я беспокою вас, но ночь становится холодной, начинает выпадать роса. Разве не лучше будет вам в теплой постели?
Старик вздохнул, словно с неохотой возвращаясь мыслями со звезд. Затем он приветливо кивнул мальчику, подошел к люку и спустился на чердак. Молча улегся на душистое сено и уже хотел закрыть усталые глаза, когда почувствовал, как теплая рука мальчика обняла его.
Тот снял с себя куртку и теперь осторожно накрыл ею старика, чтобы ночной ветер не заморозил его. С молчаливой улыбкой старик принял этот дружеский знак, и вскоре их глубокое дыхание засвидетельствовало то, что они крепко уснули. Прошло несколько часов, когда что-то, похожее на вспышку молнии, разбудило мальчика. Он быстро поднялся; люк был открыт, а старик деловито рылся в своей сумке; он только что вынул из нее блестящее ручное зеркальце, и лунный свет, отраженный от него, разбудил мальчика.
Карлик закинул сумку на плечо, взял зеркало в руку и начал осторожно подниматься через люк на скалу.
Ганс не вытерпел.
– Ах, господин, – взмолился он, – возьмите меня с собой в горы, ибо о том, что вы туда направляетесь, мне сказало зеркало в вашей руке. Моя дорогая матушка часто рассказывала мне о горном зеркале, с помощью которого можно заглядывать в глубины земли и видеть, как сверкает и переливается металл в ее жилах. И хотя вы этого не сказали, я все же знаю: вы – один из тех таинственных незнакомцев, которые приходят из дальних стран, чтобы найти в наших горах золото, скрытое от наших глаз. О, возьмите меня с собой!