Вещность

Отчим: Дядя плохо себя чувствовал и сказал, что хочет лечь пораньше.

Поляков: Он был болен?

Отчим: Легкое недомогание. Проблемы с пищеварением.

Поляков: И давно это началось?

Отчим: Неделю назад.

Поляков: Он обращался к врачу?

Отчим: Да, но доктор не счел его состояние опасным. Вероятно, причиной стало нервное перенапряжение – как раз накануне потерпела крушение баржа, принадлежавшая дядюшкиному пароходству.

Поляков: Я что-то об этом слышал. Десять жертв, кажется. Жуткая драма…

Отчим: Одиннадцать.

Поляков: Одиннадцать смертей, подумать только! Сколь тяжкий крест для совести честного человека… Как вы думаете, что могло произойти в ночь исчезновения Федора Михайловича? Вы, кажется, первым бросились на поиски?

Отчим (оживляется): Искал, разумеется, искал! Прямо с утра, когда он к завтраку не спустился, поднял шум, всех собрал, и… А как же иначе – не последний ведь был человек! Меценат! Почетный гражданин!

Поляков (себе): Был…

Отчим (с жаром): Дело в том, что после той, как вы говорите, «драмы», дядюшка повредился рассудком. Мария отказывалась это замечать, списывала на переутомление, но я-то видел…

Поляков: Вы специалист?

Отчим: Любитель. Но прочел достаточно книг, чтобы утверждать – дядя был не в себе. И той ночью… Да, той ночью… (Значительно глядит на Полякова). Я уверен, что той ночью, измученный демонами вины, он вышел из дому…

Поляков: В пижаме и домашних туфлях?

Отчим (не позволяет сбить себя с толку): Вышел из дому и направился к деревянному мосту – это недалеко, с полверсты, если напрямик через овраг. Течение там настолько сильное, что если б он задумал разделить страдания невинно убиенных матросов своих, то вынырнул бы у Боженьки на небесах.

Поляков: У вас клей на руках. Чем вы занимаетесь?

Отчим (быстро прячет ладони под стол, натянуто улыбается): Я чучельник. Это мое увлечение. Hobbyhorse, знаете ли. Конек.

Поляков: Мрачноватый конек…

Отчим: Отнюдь! Разве сберегать изначальную форму того, что должно было обратиться в тлен – не искусство, равное работе скульптора? Разве нет божественной искры в том, чтобы обманывать смерть?

Поляков: Тут пахнет самообманом. Вы не в силах вдохнуть в свои творения жизнь.

Отчим: Да, они не живы в общепринятом смысле. Однако благодаря мне они продолжают существовать. Переходят в новую ипостась. Становятся вещами. Вещность и вечность созвучны недаром, вам так не кажется?

Поляков (передергивается): Можете быть свободны.

Отчим покидает кабинет. Поляков дополняет свой список подозреваемых строкой «Орест П. Скалихъ, чучельникъ» и подчеркивает его двумя жирными чертами, после чего закрывает папку, выравнивает ее на краю стола и отправляется инспектировать комнаты.

ИНТ. КОМНАТА МАРИИ

Стены оклеены театральными афишами на разных языках. На всех изображена Мария в сценических костюмах. Сама она, постаревшая, но все еще привлекательная, сидит перед трюмо и расчесывает волосы гребнем. Когда входит Герман, издалека доносятся звуки фортепиано: за стеной играют «Французскую сюиту» Баха.

Мария (порывисто вставая): Герман. Герман.

Взяв руки Германа в свои, она покрывает их поцелуями, и он ей это позволяет. Увитые перстнями пальцы замирают на белоснежных манжетах его рубашки. Лицо бывшей актрисы искажает страх вперемешку с мучительным любопытством. Мария вопросительно заглядывает в глаза Германа, тот кивает. Тогда она расстегивает пуговицы, бросает взгляд на запястья, видит, что они абсолютно чисты и прижимает руки сына к груди.

Мария: Прикажу отправить доктору Минцу ящик вина. Он сотворил чудо.

Герман (отстраняясь): Заметьте, мама – не он один. Я черкну вам полный список. Вашей благодарности заслуживает и Николаша, мастер связывания без следов, и малышка Эжени – вы не представляете, мама, как нежно она накладывает электроды, чтобы потом столь же нежно пропустить разряд-другой через эту никчемную башку…

Мария: Доктор Минц знает тебя с пеленок.

Герман: Мог ли он представить, что спустя двадцать лет сам будет пеленать меня в ледяные полотенца?

Мария: Для того, чтобы спасти тебя.

Герман: Тут вы правы. Теперь я здоров и могу вернуться к работе. Вам больше не придется тащить на себе бумажные дела пароходства.

Мария: Как, ты разве не знаешь?

Герман: О чем я могу знать, если сутки напролет лежал в чуть теплой ванне, бессмысленно пялясь в потолок?

Мария: Пароходства больше нет. Теперь оно принадлежит народу. Как и наш дом.

Герман: Проклятие этого дома народ тоже заберет себе?

Мария: Ш-ш… (Встревоженно смотрит на дверь). Уходи, прошу тебя. Ступай, поздоровайся с братом.

Ничего не понимающий Герман послушно направляется к выходу и сталкивается в дверях с ГДЛЕВСКИМ в форме красного комиссара. Они молча расходятся, провожая друг друга одинаково хмурыми взглядами.

ИНТ. ГОСТИНАЯ

Окна занавешены шторами с ламбрекеном. Пол – дубовый паркет, стены отделаны деревянными панелями. Вдоль стен выстроены стулья под одинаковыми белоснежными чехлами, в углу ютится круглая металлическая печь. Высокое, от пола до потолка зеркало в тяжелой раме отражает дрожащее пламя свечей. Подсвечник стоит на крышке рояля.

За инструментом сидит МАРК СКАЛИХ. Если бы не длинная прядь, скрывающая половину лица, его можно было бы принять за Германа. Марк играет, закрыв глаза и едва покачиваясь в такт мелодии. Иногда он откидывает волосы, и становится виден шрам от ожога.

Рядом сидит Анна. Поначалу она слушает музыку, сложив на коленях руки, потом встает и обнимает музыканта за плечи. Марк продолжает играть. Анна гладит его по волосам, целует в шею. Марк играет. Тогда Анна снимает с шеи шарфик и завязывает ему глаза. Сдвинув штору, из-за нее выглядывает сидящая на подоконнике, а потому незаметная раньше служанкина дочь КАТЕРИНА – рыжеволосая, приземистая, с крупными, привлекательными чертами лица. Подруги обмениваются заговорщицкими взглядами. Катерина занимает место Анны, сама Анна раскидывается на крышке рояля и с умилением наблюдает оттуда за откровенной игрой Катерины и Марка. Музыкант снимает повязку лишь когда ощущает прикосновения не одной, а двух пар рук. И поддается их навязчивым ласкам.

Герман наискосок пересекает зал, будто бы никого и ничего не замечая.

ИНТ. КОМНАТА МАРИИ

Гдлевский (с деланым любопытством, указывая на левую сторону своего лица): Ничего не понимаю. А где у него?..

Мария (чувствует боль, но заставляет себя ответить): Нет, это не Марк. Его брат-близнец Герман. Он долго отсутствовал, был нездоров. Чуть позже я вас представлю.

Спрятав руки в карманы, Гдлевский расхаживает по комнате, внимательно разглядывая все, что в ней есть, и особенно – шкатулку с драгоценностями на туалетном столике Марии.

Гдлевский: Это, я чего пришел-то… (открывает и закрывает крышку шкатулки). Возникла одна проблемка-с. Места у вас тут уж больно до хрена (смотрит на себя в зеркало и приглаживает усы). А нам скотину держать негде.

Мария (вздрагивает, как от удара): Но ведь вы обещали!.. Слово давали, что сбережете дом до нашего возвращения!

Гдлевский (бормочет, обращаясь к своему отражению): Правда, что ли, обещал? (Отстегивает кобуру с наганом, кладет ее на столик, начинает снимать кожаную куртку). Раз обещал, тогда конечно. Надо выполнять.

Мария покорно раздевается.

В патефонном треске звучит романс Вертинского «За кулисами».