Алый Первоцвет

– Тише, – прервал Арман, инстинктивно оглядываясь.

– Вот видишь, ты боишься говорить, даже думать об этих вещах. И это здесь, в Англии. – И она неожиданно прижалась к нему с сильной, почти материнской страстью. – Останься, Арман, – попросила она. – Не уезжай. Что я буду делать, если… если… если. – Голос ее захлебнулся в слезах, а глаза, горячие и любящие, нежно смотрели на молодого человека, остававшегося спокойным.

– Как бы там ни было, ты всегда останешься моей бесстрашной сестренкой, – мягко сказал он, – и никогда не забудешь, если Франция в опасности; отворачиваться от нее – недостойно.

Едва он заговорил, как вновь к ней вернулась улыбка, детская и нежная и, благодаря непросохшим еще слезам, в высшей степени патетическая.

– О Арман, – сказала она ласково, – иногда мне вдруг хочется, чтобы ты был не столь доблестным… Я прекрасно знаю, что твои шалости далеко не безобидны. Но ты будешь благоразумен? – добавила она серьезно.

– Насколько возможно… Я обещаю тебе…

– Помни, милый, кроме тебя, больше некому обо мне позаботиться.

– Но, родная моя, у тебя же теперь другая жизнь, у тебя есть Перси.

Ее тихий ответ сопровождал странный задумчивый взгляд:

– Да… было. Когда-то.

– Но ведь он…

– О да, да, милый, не думай об этом, не расстраивай себя, Перси очень хороший.

– Нет, я не могу не думать, не расстраиваться из-за тебя, Марго, – энергично прервал Арман. – Послушай, дорогая моя, я раньше не говорил с тобой об этом, что-то меня всегда останавливало, но я чувствую, что теперь не могу уехать, не задав тебе одного вопроса. Ты можешь не отвечать, если не хочешь, – добавил он, уловив странный, почти стыдливый взгляд, промелькнувший в ее глазах.

– Что? – просто спросила она.

– Знает ли сэр Перси Блейкни, что… Я имею в виду ту роль, которую ты сыграла в аресте маркиза де Сен-Сира?

Она засмеялась безрадостным, злым и оскорбительным смехом, прозвучавшим фальшиво в музыкальной партии ее голоса.

– То, что я выдала маркиза де Сен-Сира трибуналу и без лишних слов отправила его и все его семейство на гильотину? Да, знает. Я сказала ему после свадьбы.

– А ты рассказала ему все обстоятельства, снимающие с тебя всякую вину?

– Говорить про обстоятельства было уже поздно. Ему все рассказали другие, я со своими признаниями опоздала. Я не могла начинать оправдываться, я не была бы самой собой, пытаясь…

– И?

– И теперь вполне счастлива, сознавая, что первый дурак Англии совершенно презирает свою жену.

Она сказала это с такой запальчивой злобой, что Ар-ман Сен-Жюст, очень любивший сестру, почувствовал, как затронул свежую, еще ноющую рану.

– Но сэр Перси любит тебя, Марго, – осторожно напомнил он.

– Любит? Меня? Да, Арман, когда-то я тоже так считала, иначе не вышла бы за него. Я думаю, – добавила она медленно, – я думаю, что даже ты, не говоря уже о других, даже ты считаешь, что я вышла за сэра Перси из-за богатства. Но, уверяю тебя, дорогой, это было совсем не так. Мне казалось, он с неистовой страстью обожает меня. Я никогда никого не любила прежде, ты знаешь, а мне было уже двадцать четыре. Я думала, что любовь вообще не для меня. Но все-таки мне казалось, что, когда тебя любят слепо, страстно и безоглядно, – это должно быть божественно… И сам факт его тупости и медлительности вселял в меня надежду на то, что он всегда меня будет так любить. Умному мужчине необходимы новые интересы, честолюбивому – новые надежды, а дурак, мне казалось, будет меня обожать, ни о чем другом не думая. Я была в состоянии ответить ему, я позволила обожать себя, став бесконечно нежной в ответ… – Маргарита глубоко вздохнула, и в этом вздохе отразился целый мир рухнувших надежд.

Арман Сен-Жюст слушал ее, не прерывая, и в мыслях его воцарился хаос. Было больно видеть эту молодую женщину, совсем еще юную, которая, стоя лишь на пороге жизни, уже потеряла надежду, иллюзии, те золотые фантастические сны, что должны были сделать ее молодость одним бесконечным и длинным праздником. Арман, поскольку очень любил свою сестру, конечно же понял, что осталось невысказанным Маргаритой, что спряталось у нее внутри. Несмотря на то что сэр Перси Блейкни был скучен умом, в неповоротливом мире его мыслей таилась «комната» с бесконечной глубокой гордостью за длинную родословную безупречных английских предков. Один из них умер на Босвортском поле, другой посвятил свою жизнь спасению изменников Стюартов. И эта глупая неискоренимая гордость, предрассудок, как называл ее республиканец Арман, наверняка была оскорблена такой предысторией леди Блейкни. Она была молода, неопытна, ее ввели в заблуждение, у нее, увы, были плохие советчики. Арман это знал, как знали и те, кто был с ней близок в дни молодости, в часы откровений. Но тугодуму Блейкни не было никакого дела до обстоятельств, он верил лишь фактам, а факты говорили одно: леди Блейкни выдала дворянина, а этого простить невозможно. И презрение, вызванное в нем этим деянием, пусть даже и неосознанным, убило главное чувство.

В жизни и любви бывают такие невероятные повороты, что сейчас даже собственная сестра его удивила. Как же так случилось, что, по мере угасания любви мужа, сердце жены возрождалось для настоящего чувства. Как странны крайности в любви: женщина, имевшая у своих ног половину интеллектуальной Европы, ушла к дураку.

Маргарита спокойно смотрела на закат. Арман не мог видеть ее лица, но ему показалось, что из ее глаз падает что-то сверкающее в золотых вечерних лучах прямо на кружева белоснежного шарфа. Однако он не стал говорить ей об этом. Ее странная и страстная натура была ему хорошо известна, и он видел, что силы сестры на исходе.

Они всегда были вместе, поскольку родители умерли и оставили на него, тогда уже взрослого, совсем еще маленькую Маргариту. Он восемь лет нянчился с ней, берег до самого замужества, в те замечательные годы на улице Ришелье, и вот теперь видел ее в новой жизни, здесь, в Англии, печальной и полной каких-то неясных предчувствий.

Это был его первый визит в Англию после замужества сестры. Всего лишь несколько месяцев разлуки, казалось, возвели между ними пока еще тоненькую, но стену, с обеих сторон которой любовь была все так же сильна, но каждый уже имел глубоко внутри свой тайный сад, закрытый для всех.

О многом не мог Арман Сен-Жюст рассказать сестре. Политическая ситуация в Париже менялась почти ежедневно, и вряд ли она поняла бы все те перемены в его симпатиях и взглядах, не поняла бы она и того, как прежние их друзья своей неумеренностью лишь усиливали террор и ужасы. Маргарита же не могла поведать ему все скрытое в своем сердце. Многого она не могла понять и сама, ибо, утопая в роскоши, чувствовала себя совершенно одинокой и несчастной.

И вот Арман уезжает. Ей страшно за его жизнь, и она оттягивает отъезд. Ей не хочется в эти последние сладко-горестные минуты говорить о себе. Маргарита ласково ведет его назад по скалам, они спускаются и идут по берегу, держась за руки; многое, еще не успевшее спрятаться в тайных садах, им надо сказать друг другу.

Глава VIII. Доверенный представитель

День медленно катился к закату, и зеленое кентское побережье окутывал туман долгого зябкого английского вечера.

«Полуденный сон» еще не скрылся из виду, Маргарита Блейкни стояла одна на скале уже более часа, провожая взглядом эти белые паруса, бесшумно уносившие от нее единственного, кто о ней заботился, кого она любила и кому, она знала, можно верить.

Недалеко слева от нее уже поблескивали в наползающих сумерках огни «Отдыха рыбака». Ее обнаженные нервы, казалось, ощущали доносившиеся оттуда звуки веселья и постоянный бесчувственный смех ее мужа, который всегда так терзал ее чувствительные уши.

У сэра Перси иногда хватало такта оставлять ее одну. Ей казалось, что его добродушная тупость способна понять, что ей сейчас, пока не исчезнут в туманной дали эти белые паруса, так надо побыть одной… Он, чьи понятия о приличиях и пунктуальности были столь обостренными, никогда не досаждал своим спутникам. Маргарита была ему за это благодарна, она всегда старалась быть благодарной мужу за отсутствие у него лишних мыслей, за всю ту учтивость, которая была воистину бесконечной, и даже пыталась порой прогнать свои саркастические и злые мысли о нем, которые постоянно толкали ее на жестокие и оскорбительные слова в смутной надежде задеть его, даже ранить.