Страница 23 из 23
Как мы уже сказали, мемуары Белого по своему характеру в основной своей части лежат вне той традиции, с которой связана тема актуализированной памяти, проявленная в творчестве Набокова. Концептуальность трилогии Белого, проходящая сквозь все три тома приверженность его к избранной концепции, выводит это произведение за рамки интересующей нас традиции. Проблема воспоминания в этих мемуарах практически не стоит. Они строятся как ряд однозначно зафиксированных моментов, сближаясь этим своим «кинематографическим» качеством едва ли не с автобиографической трилогией Горького. Между тем нам представляется очевидным, что именно Андрею Белому во многом преемствует Набоков в природе выработанного им автобиографизма[167]. И связана эта преемственность с повестью «Котик Летаев» (1916).
В сентябре 1915 года Андрей Белый задумал эпопею «Моя жизнь». Первый том, следуя традиции Льва Толстого, он предполагал назвать «Детство, отрочество и юность»: «Первая часть тома, – писал Белый Иванову-Разумнику 7/20 ноября, – как и две другие части, в сущности, самостоятельна. <…> Она называется „Котик Летаев“ (годы младенчества) <…>. …приходится черпать материал, разумеется, из своей жизни, но не биографически: т. е., собственно, ответить себе: „Как ты стал таким, каков есть“, т. е. самосознанием 35-летнего дать рельеф своим младенческим безотчетным волнениям, освободить эти волнения от всего наносного и показать, как ядро человека естественно развивается из себя и само из себя в стремлении к положительным устоям жизни проходит через ряд искусов к… духовной науке, потому что духовная наука и христианство для меня ныне синонимы…»[168]. Тринадцать лет спустя, 10 декабря 1928 года, Белый в письме к П. Н. Медведеву назовет задуманную мемуарную трилогию («На рубеже двух столетий», «Начало века», «Между двух революций») «былым и думами»[169]. Ориентация на два разных типа произведений: на герценов-скую книгу мемуаров и художественно-автобиографическую трилогию Толстого – точно фиксирует разницу между поздними мемуарами Белого и «Котиком Летаевым». В повести – герой с вымышленным именем (как и у Толстого), но с переживаниями и воспоминаниями его автора. Связь с толстовской традицией подчеркнута и эпиграфом, взятым из «Войны и мира»: «– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шепотом… – что когда вспоминаешь, вспоминаешь, все вспоминаешь, до того довспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…»[170]. В 1919 г. Белый еще раз подтвердил эту связь, испытав сильнейшее впечатление от книги Толстого «О жизни». «…Все, что мною затронуто в „Котике“ о мире воспоминаний, там есть», – писал он 2 ноября этого года Иванову-Разумнику[171]. В 1926 г., возвращаясь к обсуждению той же книги Толстого, Белый утверждал, что она «перевешивает всю сумму написанного Вл. Соловьевым» и соотносил ее с учением Штейнера[172]. Еще в 1920 г. в философском очерке «Лев Толстой и культура сознания» Белый сопоставлял книгу «О жизни» с антропософскими темами[173].
Факт влияния антропософских идей на Андрея Белого в период создания «Котика Летаева» общеизвестен: он неоднократно засвидетельствован самим Белым[174]. В марте 1927 г. Белый написал Иванову-Разумнику подробное автобиографическое письмо, в котором выделил этапы своего духовного и творческого становления. О периоде с 1912 по 1915 гг. здесь сказано: «…двумя словами „Штейнер“ и „антропософия“ исчерпывается sui generis четырехлетие. <…> …все, что написано после 1915 года в линии лет 1916–1927, заложено, как основа, в этом периоде». «Котик Летаев» был начат в октябре 1915 г., «и эдак, и так, и мистически, и психологически, и романно, и мемуарно <…> C 1914 и 1915 года <…> вспыхивает интерес к первым мигам младенчества, соответствующим переживанию мигов, первым, младенчески пробуждающегося порой в ту пору моего высшего „Я“: „оно“ в духовной жизни такой же младенец, как „Котик“: мы с „Котиком“ – братья. Кроме того: в „Котике“ и антропософская академическая работа: расширением памяти действительно увидеть кое-что из того, что не было увидено; и в увиденное внести, так сказать, сознание кандидата на „эсотерику“»[175].
Для нашей темы существенно, что влияние Штейнера непосредственно коснулось проблемы памяти и воспоминания[176]. Осенью 1915 г., пытаясь объяснить в неотправленном письме С. М. Соловьеву свою связь с антропософией, Белый писал: «…один из первых результатов духовной работы у нас ведет к оживлению памяти, к ухождению и сызнова переживанию вами утверждаемого прошлого: мы, антропософы, более помним прошлое, чем вы, ибо у нас есть способы живо жить в нем:
оно кровно ведет нас в настоящее… сквозь пережитое прошлое в еще более древнее прошлое и сквозь него в „Пребывающее“»[177]. Воспоминание трактуется Белым только в процессуальном смысле. Оно необходимо не для того, чтобы зафиксировать мгновения прошлого. Память-фиксация должна претвориться в память-становление, которое уже не может остановиться на одном только прошлом, но неизбежно устремляется к настоящему и, не останавливаясь и здесь, прокладывает путь к грядущему. В более поздние годы он передавал это почти формульным императивом: «ставшие формы косной памяти расплавить в становящиеся замыслы предстоящего»[178].
Принципиально существенной для Белого становится глубина воспоминания, захватывающего самое раннее младенчество. Младенчество имеет для него как минимум двойной смысл. С одной стороны, оно соответствует реальному раннему возрасту, с другой стороны – первым опытам того высшего «Я», которое пробуждается в человеке в момент его духовного перерождения. В 1923–1924 гг. в автобиографических заметках, озаглавленных «Материал к биографии (интимный), предназначенный для чтения только после смерти автора», Белый, описывая свои духовные переживания конца 1913 года, несколько раз обозначил пробуждение своего высшего «Я» как рождение младенца в себе: «Я понял, <…> что в сердце моем родился младенец; мне, как роженице, надлежит его выносить во чреве ветхого сознания моего; через 9 месяцев „младенец
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
167
Сопоставительный анализ творческих методов Андрея Белого и Набокова см.: Johnson D. B. Belyj and Nabokov: A Comparative Overview // Russian Literature. 1981. № 9. P. 379–399.
168
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. СПб., 1998. С. 57.
169
Взгляд: Критика. Полемика. Публикации. М., 1988. С. 432. 4 марта 1929 г. в письме к Иванову-Разумнику Белый охарактеризует стилистику Герцена, максимально сближая ее с собственной: «Весь ноябрь и декабрь – головой в „Былое и думы“ <…> что за писатель! Что за родной-родной! <…> Изумительно, до чего стиль воспоминаний Герцена – стиль воспоминаний лучшего человека, нашего человека: нового человека; в тональности, в мягкой летучести, в многострунности обрисовки он принадлежит новому поколению <…>. Меня прямо-таки волнует объективность Герцена, уживающегося с тончайшим субъективизмом; впрочем, так полагается для подлинного индивидуалиста, переросшего критерии „объективное“, „субъективное“ и потому владеющего и теми, и другими» (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 625).
170
Белый Андрей. Котик Летаев // Андрей Белый. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 293. В данной главе ссылки на «Котика Летаева» приводятся далее в тексте по этому изданию, с указанием страниц в скобках.
171
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 188.
172
Там же. С. 371, 394.
173
Там же. С. 394, 196.
174
Отражение антропософских идей в повести «Котик Летаев» подробно проанализировано в кн.: Kozlik F. C. L’influence de l’anthroposophie sur l’ uvre d’Andrei Bielyi. Frankfurt (Main), 1981. V. 2. P. 555–606. Несомненно, однако, что художественный смысл повести не сводим к сумме антропософских идей. В. Шкловским продемонстрировано, что антропософская многопланная проза в «Котике Летаеве» превращается в прозу орнаментальную. См.: Шкловский В. Гамбургский счет. М., 1990. С. 214–233. О влиянии антропософских взглядов на творчество Белого и об их отражении в «Котике Летаеве» см. также: Elsworth J. D. Andrey Bely: A Critical Study of the Novels. Cambridge, 1983. P. 37–53, 135–136; Hart P. Psychological Primitivism in «Kotik Letaev» // Russian Literature Triquarterly. 1972. № 4. P. 329.
175
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 502–503.
176
См. об этом: Kozlik F. C. L’influence de l’anthroposophie sur l’ uvre d’Andrei Bielyi. V. 2. P. 555–561, 569–570, 580–581. Здесь, в частности, отмечено, что память, по Штейнеру, связана с инициацией: с периодом между смертью и новым рождением (Р. 558), что память открывает путь к бессмертию (Р. 559), что человеку доступно воспоминание о том, что было до его рождения (Р. 569–570, 580–581). В «Воспоминаниях о Штейнере» Андрей Белый писал: «Миг первой встречи с Рудольфом Штейнером поднял в душе моей уже тему воспоминаний, встречаясь с мигом воспоминаний» (Белый Андрей. Воспоминания о Штейнере. Paris, 1982. С. 6). Там же говорится о влиянии на замысел «Котика Летаева» лекций Штейнера, посвященных, в частности, «одновременному ВЫМИРАНИЮ из одной перспективы и ВРОЖДЕНИЮ в другую» (Там же. С. 116–117).
177
Белый Андрей. «Единство моих многоразличий…»: Неотправленное письмо Сергею Соловьеву / Публ. А. В. Лаврова // Москва и «Москва» Андрея Белого. М., 1999. С. 421.
178
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 396 (письмо от 29 сентября 1926 г.).