Страница 5 из 9
Сами додумайте… О государь, перевалит за сотню
Счет подобных проделок волка над дядюшкой-лисом.
Но… умолчу я о них. Будь Рейнеке здесь самолично,
Лучше б себя защитил он. Впрочем, король благородный,
Милостивый повелитель, одно я осмелюсь отметить:
Слышали все вы, как Изегрим речью неумной унизил
Честь супруги-волчихи, с которой ему надлежало,
Хоть бы ценой своей жизни, снять даже тень подозренья!
Лет уже семь или больше минуло с тех пор, как мой дядя
Верное сердце свое посвятил – я сказал бы – прекрасной
Фрау Гирмунде-волчихе, на плясках ночных это было.
Изегрим сам находился, как мне говорили, в отлучке.
Дядину страсть принимала волчиха вполне благосклонно.
Что ж вам еще? От нее вы ни разу не слышали жалоб?
Да, жива, невредима! Зачем же он шум поднимает?
Будь он умней, то, конечно, молчал бы: себя же позорит…
Дальше, – сказал барсук, – следует сказка про зайца!
Пустопорожняя сплетня! Ужели не вправе учитель
Строго наказывать школьников за невниманье и леность?
Коль не пороть мальчуганов, прощать баловство или грубость,
Как же, позвольте спросить, молодежь мы тогда воспитаем?..
Вакерлос плакался тоже: зимой-де колбаски кусочек
Он потерял! Но об этом уж лучше б скорбел втихомолку!
Слышали все вы: колбаска ворована. Кто как нажился,
Так и лишился!.. И кто упрекнуть бы отважился дядю
В том, что украденный клад отобрал он у вора? Конечно,
Знатным и власть имущим особам, как вы, не мешало б
Строже быть, беспощаднее, – стать для воров устрашеньем.
Стоило б дядю простить, если б он и повесил воришку!
Но самосуд он отверг, уважая особу монарха,
Ибо смертная казнь – лишь королевское право.
Ах, благодарностью дядя мой все-таки мало утешен,
Как бы он ни был и правым и твердым в борьбе с преступленьем.
Кто же, скажите, с тех пор, как объявлен был мир королевский,
Держится лучше его? Он совсем изменил образ жизни:
Раз только в сутки он ест, как отшельник живет, угнетает
Плоть и на голое тело надел власяницу; давненько
В рот не берет он ни дичи, ни мяса домашних животных, —
Так мне вчера лишь сказал кое-кто, у него побывавший.
Замок он свой, Малепартус, теперь уж оставил и строит
Келью себе для жилья. А как отощал он, как бледен
Стал от поста, и от жажды, и прочих искусов тяжких,
Кои он стойко выносит, – вы можете сами проверить.
Хуже ль ему оттого, что здесь его всякий порочит?
Если бы сам он пришел – оправдался б и всех посрамил бы…»
Только что Гримбарт умолк, появляется, всех озадачив,
Геннинг-петух и при нем все потомство. На черных носилках
Курочку без головы и без шеи внесли они скорбно.
Звали ее Скребоножкой, первейшей несушкой считалась.
Ах, пролилась ее кровь, и кровь ее Рейнеке пролил!
Пусть же король убедится!.. Едва лишь петух благонравный,
Горем подавленный тяжким, предстал пред лицом государя,
Вслед ему два петуха подошли с тем же траурным видом.
Звался один Кукареком – и лучший петух не нашелся б
От Нидерландов до Франции самой. Шагавший с ним рядом
Имя носил Звонкопев, богатырского роста был малый.
Оба зажженные свечи держали. Покойной особе
Братьями были родными. Они проклинали убийцу.
Два петушка помоложе носилки несли и рыдали, —
Их причитанья и вопли издалека доносились.
Геннинг сказал: «Мы горюем о невозвратимой утрате,
Милостивейший король! Посочувствуйте в горе ужасном
Мне, как и детям моим! Вот Рейнеке-лиса работа!
Лишь миновала зима – и листва, и трава, и цветочки
Радости нам возвестили, – как счастлив я был, наблюдая
Свой жизнерадостный выводок, живший при мне беззаботно!
Десять сынков и четырнадцать дочек, веселых, проворных,
Сразу, в одно только лето, супруга моя воспитала.
Все крепышами росли и свое пропитанье дневное
Сызмальства сами себе находили в укромных местечках.
Двор ведь у нас монастырский, богатый: надежные стены,
Шесть большущих собак, недремлющих стражей домашних.
Деток моих так любили, так бдительно их охраняли.
Рейнеке, вору, однако, пришлось не по нраву, что мирно
Жили семьей мы счастливой, козней его избегая.
Вечно шнырял он у стен, по ночам караулил ворота.
Псы замечали его, он тягу давал. Но однажды
Был он всей сворою схвачен, и тут ему шкуру надрали!
Все же он спасся, и нас не надолго оставил в покое…
Впрочем, послушайте дальше. Вскоре он снова приходит,
Схимник по виду, приносит рескрипт за печатью. Я вижу —
Ваша печать. Я читаю указ – в нем написано ясно:
Вы возвещаете мир нерушимый животным и птицам!..
Лис мне меж тем говорит, что отшельником стал он смиренным,
Дал-де он строгий обет искупить свои прегрешенья,
В коих, увы, он теперь сознается. Пускай-де отныне
Больше никто не боится его: он свято поклялся
Мясом вовек не питаться! Дал он мне рясу пощупать,
Даже нарамник; свидетельство мне предъявил он
От настоятеля; и, чтобы не было вовсе сомнений,
Он показал власяницу под рясой, сказав на прощанье:
«Будьте же, бог да хранит вас, здоровы! Немало осталось
Дел у меня: прочитать еще следует «Сексту» и «Нону»,
Кроме того, еще «Веспер». Стал на ходу он молиться,
Зло замышляя в уме, нам замышляя погибель…
Я, с просветленной душою, к семье поспешил – поделиться
Радостной вестью о грамоте вашей. Семья взликовала!
Если уж Рейнеке схимником сделался, знать мы не будем
Горя и страха!.. Впервые с детьми я отважился выйти
За монастырские стены. Как рады мы были свободе!
Нам она скоро бедой обернулась! Залег за кустами
Лис вероломный и, выскочив, путь нам к воротам отрезал.
Лучшего нашего сына схватил и унес он, проклятый!
Тут нам спасенья не стало! Уж раз он отведал куренка, —
Так и повадился!.. Ни егеря, ни собаки не могут
Нас от злодея теперь ни днем, ни ночью избавить.
Так вот и перетаскал он чуть ли не всех моих деток:
Двадцать имел я, остался пяток. Остальных он зарезал!..
Сжальтесь над горем горчайшим! Вчера задушил он, разбойник,
Дочь мою также! Собаки спасли только труп бездыханный.
Вот она, жертва его! Пусть ваше откликнется сердце!..»
Слово король произнес: «Подойдите-ка, Гримбарт, взгляните:
Так-то постится отшельник ваш, так он грехи искупает?
Год бы еще мне прожить, он истинно каяться будет!
Впрочем, что пользы в словах! Послушайте, бедный мой Геннинг:
Дочери вашей отказа не будет ни в чем, что по праву
Воздано мертвым должно быть – ей будет «Вигилия» спета,
Почести будут оказаны при погребенье, а после
Мы с господами баронами кару убийце обсудим…»
Тут же король приказал «Вигилию» спеть над покойной.
С «Domino placebo»[19] начали певчие петь и пропели
Все стихи до конца. Указать бы я мог и подробней,
Кто из них лекцию, кто респонсории пел, но уж слишком
Много потребует времени это. Не стоит, пожалуй…
Труп схоронили, могилку накрыли красивой плитою
Мраморной, словно стекло, отшлифованной, грузной,
Толстой, солидной. И крупную, четкую высекли надпись:
«Тут Скребоножка покоится. Геннинга дочь. Между куриц
Всех яйценосней была и скребла замечательно землю.
Ах, лежит она здесь, убиенная Рейнеке-лисом,
Пусть же узнает весь мир о злодействе его и коварстве!
Плачьте о жертве безвинной!» Так именно надпись гласила.
Вскоре король на совет созывает умнейших придворных,
Чтоб сообща обсудить им, как покарать преступленье,
Ставшее столь очевидным ему самому и баронам.
Вот и решили они, что к преступнику дерзкому нужно
19
«Господу богу угоден» (лат.) – начальные слова заупокойной молитвы.