Взор синих глаз

Глава 9

Хмурит брови отец[47].

Угнетенные, наперекор самим себе, и предчувствуя впереди грозящие им сложности, Эльфрида и Стефан рука об руку спускались с холма. У двери пасторского дома они помедлили в тоске, словно дети, что опоздали в школу.

Женщины принимают свою судьбу с большей готовностью, чем мужчины. Эльфрида уже полностью примирилась с ошеломляющим известием о том, что родители ее возлюбленного занимают незавидное общественное положение; Стефану же никак не удавалось побороть вздорную обиду на то, что Эльфрида успела вкусить обожания раньше, чем он ей его предложил.

– Как звали того молодого человека? – спросил он требовательным тоном.

– Феликс Джетуэй, единственный сын одной вдовы.

– Я помню эту семью.

– Теперь она меня ненавидит. Всем твердит, что я убила его.

Стефан задумался, и они взошли на крыльцо.

– Стефан, я люблю только тебя, – сказала она дрожащим шепотом.

Он пожал ее пальцы, и тень вздорной обиды рассеялась лишь для того, чтоб потом вернуться вновь и привести за собою целый сонм более серьезных проблем.

Рабочий кабинет оказался единственной комнатой, где горел свет. Они вошли в дом, и каждый вел себя с намереньем скрыть нескрываемый факт, что в них громким голосом говорит взаимная любовь. Взгляд Эльфриды упал на человека, который сидел к ней спиной и говорил с ее отцом. Она бы тихонько поднялась к себе, но мистер Суонкорт заметил ее.

– Заходи, – пригласил он, – это же просто Мартин Каннистер, который пришел сделать выписку из церковного регистра для бедной миссис Джетуэй.

Мартин Каннистер, церковный сторож, был в некотором смысле поклонником Эльфриды. Он старался привлечь ее внимание, рассказывая о своем удивительном жизненном опыте: когда поднимает он на свет божий гробы, что покоились в сырой земле долгие годы, где спят вечным сном особы, которых он когда-то знал, то он-де сразу же узнает, кто это был, руководствуясь маленькими приметами (хотя на самом деле за всю свою жизнь никого-то он не узнал). У него были хитрые глазки и огромнейший двойной подбородок, что уравновешивался на диво маленьким носом.

Листок регистрационного бланка в руке Каннистера и несколько шиллингов, что лежали перед ним на столе, говорили сами за себя – дело с выпиской было завершено, и теперь направление беседе задавал тот ворох деревенских новостей, что занимал и жителя прихода, и пастора.

Мистер Каннистер поднялся на ноги и коснулся лба указательным пальцем, отдавая уважительный салют Эльфриде и вполовину уважительный – Стефану (коего он, как и все прочие жители деревни, вовсе не признал), затем вновь сел на свое место и вернулся к беседе:

– На чем я остановился, сэр?

– На том, как ставили столб, – подсказал мистер Суонкорт.

– Да, я баил о столбе. Так вот, как я и говорил, Нат вбивал столб в этакой манере, можно так выразиться. – Здесь мистер Каннистер левой рукой поднял свою палку строго вертикально и изобразил правой удар огромной силы, что раз за разом обрушивался на верх столба. – А Джон устанавливал столб вот так, доложу я вам. – Здесь он слегка встряхнул палку и твердо взглянул в глаза всем своим слушателям, чтоб узнать их впечатление от истории прежде, чем вести ее дальше, да определить, поняли ль они хорошенько предмет, о котором шла речь. – Ну, стало быть, Нат отвесил еще полдюжины ударов этому столбу да замешкался на секунду аль две. Джон, думая, что он уже закончил вбивать, возьми да обопрись как следует на энтот столб, чтобы проверить, прочно ль он вошел в землю. – Мистер Каннистер простер свою длань над верхом палки, полностью закрывая ее верхушку своей ручищей. – Ну, надобно сказать, Нат и не думал кончать со вбиванием, и как раз, когда Джон положил руку на столб, его кувалда…

– Ох, ужасно! – громко всхлипнула Эльфрида.

– Видите ли, сэр, кувалда уже пошла опускаться вниз. Нат краем глаза увидал руку Джона, однако не смог остановить вовремя удар кувалды. И как обрушилась кувалда на руку бедняге Джону Смиту, и приложила она его будь здоров.

– Боже мой! Боже мой! Бедняга! – проговорил священник с теми интонациями, что напоминали стоны раненых в фортепианном исполнении романса «Битва под Прагой».

– Джон Смит, главный каменщик? – закричал Стефан, не помня себя.

– Да, он самый; и другого такого добросердечного человека не сотворил Всемогущий Господь.

– Сильно ли он ранен?

– Я слыхал, – сказал мистер Суонкорт, не обращая внимания на последние слова Стефана, – что у него сын живет в Лондоне и что молодой человек подает большие надежды.

– Ох, он, должно быть, серьезно ранен! – снова простонал Стефан.

– Удар кувалды не может быть дружеским похлопыванием. Что ж, сэр, доброй вам ночи желаю; и вам, сэр; и вам, разумеется, мисс.

Мистер Каннистер вышел незамеченным, и прощальные слова слетели с его губ уже тогда, когда он был за дверью. Прошагав через холл, он потратил больше минуты на то, чтоб закрыть дверь как следует, и после этого быстро удалился, оказавшись за пределами слышимости.

Тем временем Стефан повернулся к священнику и сказал:

– Прошу извинить меня на этот вечер! Я должен бежать. Джон Смит – мой отец.

Пастор сперва его не понял.

– Что ты сказал? – спросил он.

– Джон Смит – мой отец, – медленно повторил Стефан.

Буряковый цвет поднялся от шеи мистера Суонкорта и залил его лицо, черты его заострились, а губы сжались в прямую линию. Было очевидно, что ряд мелких случайностей, до сей поры не привлекавших к себе его внимания, ныне соединились в одно целое и создали ясную картину в уме мистера Суонкорта, картину такого рода, которая делала ненужными дальнейшие объяснения со стороны Стефана.

– И впрямь, – сказал священник сухим тоном и без всякого выражения.

Смысл этих слов полностью зависит от того, с какой интонацией их произносят, и если судить с этой точки зрения, то в исполнении мистера Суонкорта в данной фразе не прозвучало никаких чувств.

– Я должен идти сейчас же, – сказал Стефан взволнованным тоном и сделал движение, словно не знал, куда ему кидаться – бежать ли прочь немедля или же остаться еще на минуту. – Когда я вернусь, сэр, будете ли вы столь добры поговорить со мною несколько минут с глазу на глаз?

– Разумеется. Хотя априори мне представляется невозможным, чтоб у нас с вами могла найтись тема для частной беседы.

Мистер Суонкорт нахлобучил на лоб свою соломенную шляпу, пересек залитую лунным светом гостиную и вышел на веранду через стеклянную дверь во французском вкусе. Не требовалось никаких дальнейших усилий, чтобы понять то, что на самом-то деле здравое рассуждение могло предсказать и так – какова будет реакция человека, для которого естественным состоянием ума было находить удовольствие в одних только разборах генеалогий, да хороших обедах, да патрицианских мемуарах, сообразить, что в душе мистера Суонкорта предрассудки будут говорить сильнее, чем его великодушие, и что те дни, когда он считал Стефана другом и относился к нему как к равному если не канули в прошлое без возврата, то уже сочтены.

Стефан сделал бессознательное движение, будто хотел бежать за священником, затем, словно в полнейшей растерянности, не зная, куда ему деваться, он в конце концов неловко вышел в дверь. Эльфрида медленно последовала за ним, держась на расстоянии. Прежде чем она успела пройти два ярда от входной двери, Юнити и Энн, служанки, вернулись домой после своей прогулки в деревню.

– Слышали вы что-нибудь о Джоне Смите? Все обернулось не так плохо, как об этом болтают, не правда ли? – бросилась к ним Эльфрида.

– Ох, да; доктор сказал, что останется просто большущий синяк.

– Я так и знала! – воскликнула Эльфрида радостно.

– Он говорит, что, хотя Нат уверяет, что не успел уследить за кувалдой до того, как та опустилась, да притормозить ее, он, должно быть, сделал это бессознательно – и явно отклонил ее в сторону тоже; поскольку удар сплеча раздробил бы руку, а в действительности остался попросту черно-голубоватый синяк.

47

Скотт В. Лохинвар. Перевод В. Бетаки.