Измена

По всей стране, в пунктах общественного питания, травились ежедневно сотни человек, но только не в нашем заведении. Попасть к нам в качестве обслуживающего персонала считалось одним из высших благ, доступных смертному, посему те, кто удостаивались, продукты не воровали. Немедленно избавлялись даже от тех, кого ловили на нарушении незначительных правил. Поэтому даже столовые ножи у нас не пропадали.

Женой Стаса была Мари – дочь Глеба Сергеевича Голикова (в просторечии – Глеба), нашего любимого начальника, полковника Советской Армии, начальника Специального аналитического бюро Второго главного управления Генерального штаба вооруженных сил СССР.

В историю женитьбы Стас не вдавался, так как у нас не принято было делиться подробностями личной жизни. Мари в здании никогда не появлялась (да её бы и не пустили, несмотря на двойное родство и с начальником, и с одним из старших офицеров). Иногда звонила мужу. Иногда трубку брал я (телефон был общим) и, если мужа не было на месте, просил перезвонить.

Звонили не только Стасу и не только Мари, но жена Стаса выделялась из сонма всех остальных жён, матерей, подруг и детей: она никогда не спрашивала, где находится муж (а находиться он мог, где угодно – в столовой, в библиотеке, в кабинете у начальства, в курилке, в кинозале, в дискуссионной, где на полках, расставленных вдоль стен, пылились сотни томов самых разных энциклопедий, а на больших столах лежали десятки физических, политических, экономических, этнических, исторических и других карт мира). Мари никогда не задавала вопросов о том, когда супруг вернётся на рабочее место, и не просила перезвонить, как только вернётся.

Тогда я считал, что на поведении Мари сказывались отцовские гены и школа мужа, и именно поэтому она не проявляла ненужного любопытства: любой аналитик понимает, что даже по простейшим ответам на безобидные вопросы можно, в конце концов, накопив материал и тщательно его проанализировав, воспроизвести правдивую картину работы сотрудников бюро, определить их привычки и пристрастия, а это уже достаточная основа для их разработки.

(В идеале нас всех стоило посадить за высочайшие железные стены и не выпускать в город даже по большим праздникам, однако, идеал недостижим. Да и люди, ограниченные в правах до уровня заключенного, не способны думать продуктивно).

В любом случае, Мари любопытства не проявляла. Благодарила, если мужа на месте не оказывалось, прощалась и вешала трубку. Уже гораздо позже я пытался вспомнить, о чём Мари и Стас болтали по телефону, если тот оказывался на месте. Ничего на память не пришло. Видимо, традиционные темы: «не забудь купить хлеб», «ужин будет на столе, я поехала к маме», «звонила Люда, у них в магазине шкафы болгарские завезли, спрашивает, не нужно ли нам».

Стаса убили в восемьдесят седьмом. Кто убил, за что, почему, этого коллеги так и не узнали – нас расследование не касалось.

1.7. Пляж (продолжение)

Португалия, южное побережье. 7 марта 2004 года.

…Мы бредём по пустому пляжу. В воскресный день, на южном берегу Португалии, в курортном местечке, где вода всегда холодна, но где прекрасно проводят время любители спокойного неторопливого отдыха. Например, семейные пары после долгих лет жизни.

Пора начинать разговор. Через несколько минут отдых закончится. Точнее, закончится отдых Мари. Для меня с самого начала это не отпуск, а отчаянная попытка найти решение в безнадежной ситуации.

Я люблю Мари и я знаю, что Мари любит меня. Двенадцать лет – срок достаточный для того, чтобы понять и оценить наши чувства. Я обречён на эту любовь до конца дней, сколько бы их ни оставалось. Что же касается Мари, то если меня не станет, ей придётся второй раз пройти через пытку, уже однажды испытанную.

Мари вспоминала, как однажды, через несколько дней после гибели Стаса, он пришёл к ней. Стоял прямо перед глазами – молча, тихо, печально. Смотрел, прощаясь, протягивая руку, пытаясь что-то сказать. Был реален и ощутим. Даже тепло исходило от тела. Потом стал удаляться, уменьшаться, уходя в рамочку, похожую на на экран телевизора. И ушёл навсегда.

В тот момент, когда Стас появился, Мари лежала на диване и плакала. Плакала в сотый раз за те жуткие недели после выстрелов в прихожей. Заснула? Забылась? Привиделось? Мы слишком материалисты, чтобы верить в приход призраков. Мари понадобилось ещё два года для того, чтобы боль утихла и спряталась.

Ещё через пару лет появился я (несколько неровных связей с симпатичными партнерами не считаются). С первым мужем Мари прожила пятнадцать лет, со мной пока меньше.

Пора начинать разговор. Я теряюсь. Я всегда теряюсь, когда знаю, что веду себя по отношению к Мари не очень честно (хотя никогда ей не лгу). Но у меня нет выхода.

– Ты помнишь нашу первую поездку?

– Черногория? Где вдоль пляжа ездил чуть ли не игрушечный паровозик, на котором можно было доехать до рынка?

Улыбаюсь. Понятно, почему Мари вспомнилась Черногория. Горячий пляж, усталость, поход к далёкому городку. Жаль, что здесь, в Португалии, нет такого паровозика. Правда, в Черногории был не паровозик, а автомобильчик, украшенный игрушечной паровозной трубой, с десятком прицепов-вагончиков. Всё равно удобней, чем топать пешком несколько километров по песку.

– Нет, путаешь. В первый раз мы вместе ездили в Аргентину!

– Разве?.. Подожди… Да, действительно. Но ведь мы не вместе летели?

– Ты невнимательна. Я спросил, помнишь ли ты нашу первую поездку. А как именно мы до Аргентины доехали или долетели, я не спрашивал.

Мари смеётся. Она привыкла к подобным шутливым уколам, незаметным собеседнику, от которых получаю удовольствие только я – эксперт и профессионал по вылавливанию подобных противоречивых мелочей, автоматически их отмечающий даже в разговоре с женой. Остальным – нормальным – людям эти тонкости не нужны.

– Помню. Я прилетела из Москвы, а ты из Нью-Йорка. Ты встречал меня в аэропорту Буэнос-Айреса. Летела я больше суток, с тремя посадками, меня укачало, какой-то дядька весь полёт напрашивался на знакомство. Была полумертва от усталости. Пройдя таможню, шла к выходу, не зная, сохранил ли ты чувства, о которых говорил перед расставанием. Мы переписывались, переговаривались по телефону, но в первый раз встречались после большой разлуки длиною в нескончаемые три месяца.

– Да, в Нью-Йорке я просидел в два раза дольше, чем предполагалось.

– Помню. Когда ты сказал по телефону, что задерживаешься, мне показалось, будто ты не хочешь встречаться. Сейчас не помню, плакала ли, положив трубку, или сдержалась. Но было очень больно. А когда ты сказал, что командировка продлевается из-за поездки в Аргентину, я поняла, что больше мы не увидимся.

– Странный ты человечек, Мари. Ведь я же сказал тогда, что ты должна прилететь, что я буду ждать тебя в аэропорту, что коллега купит и привезёт билет.

– Да, конечно. Но тогда я не знала тебя так, как сейчас. Мне казалось, будто всё это отговорки и пустые обещания. Пока не появился какой-то парень, не вручил торжественно билет и не забрал паспорт, чтобы проставить в нём визу, – немного помолчав, она продолжила: – В аэропорту Буэнос-Айреса я очень боялась встречи. Боялась ощутить равнодушие, рыцарский долг сохранять дружеские отношения, прощальный подарок – перед расставанием джентльмен свозил бывшую любовницу в экзотическую страну. И только увидев тебя, увидев, как ты на меня смотришь, вдруг стало легко. Очень легко. Примерно так же, как героям картин Шагала, летающим в оранжевых небесах.

Я сжимаю её ладонь. Наклоняюсь и осторожно целую в щёку. Я не знаю, что сказать. Я не умею выражать чувства словами. Поэтому Мари считает меня чёрствым и холодным. Но она любит меня, несмотря на мою холодность.

– В Буэнос-Айресе мне приходилось оставлять тебя каждый день, с утра до вечера. Я никогда не говорил тебе, зачем туда ездил…