Страница 3 из 19
Совсем не хотелось видеть посторонних людей. Вот сейчас мне реально предоставился отдых от всех, кто мог бы как-то повлиять на моё настроение, которое, совсем недавно бывшее приподнятым, начинало стремительно портиться.
Глава 2
Я бы могла рвать и метать из-за вопиющей выходки Сияры, которую мне очень хотелось догнать и высказать в её стервозное лицо, что я ничем от неё, кроме наличия ума и умения проще относиться к людям, не отличаюсь. А после получить от Фархада хорошеньких за это, а потом выместить плохое настроение на детей…
Но я не стала этого делать.
Даже несмотря на то, что Сияра, хоть и принесла нам еду, в дом не зашла. Всего лишь постучалась в дверь, развернулась и утопала, не дожидаясь, когда я выйду и приму провизию в руки. Показала эта девка своим хамским поведением, что я для неё – чуть ли не прокаженная, ещё и на самой последней стадии болезни находившаяся. Или что я отношусь к разряду особей домашнего скота. Хотя нет, вряд ли Сияра так же безалаберно и невежественно обращалась с коровами, как со мной.
Когда я вышла на порог, Сияра уже заворачивала за дом.
Настолько гадкой я казалась в её глазах, настолько сильна была её неприязнь ко мне, что прям диву давалась, почему. Что во мне такого отвратительного? Откуда было взяться слепой ненависти, которая реально появилась на пустом месте и с первого взгляда?
Я бы посчитала, что виной всему стеснительность Сияры и её автоматическое отчуждение чужаков, если бы не предчувствие, которое чётко обозначило истинную причину её хамства – я перешла Сияре дорогу. Причем, даже не перешла, а побегала туда-сюда раз сто тысяч пятьсот. Не меньше.
Ну да ладно. Отпустила я и эту ситуацию и, послав Сияру с её убеждениями далеко и надолго, правда, шёпотом, взяла еду и вернулась в дом.
Дети, помыв руки и переодевшись в чистое, обосновались на кухне. Ожидали тёплого ужина.
Я по-хозяйски поставила чайник на плиту, достала три тарелки из шкафчика, столовые приборы, хлеб нарезала и открыла крышку кастрюли. Понюхала содержимое. Пахло вроде вкусно, травами и мясом.
Я, конечно, сомневалась в том, что Сияра не плюнула в в плов, который принесла, и этот плевок не успел там раствориться, но всё же предпочла не оставлять голодной себя и детей.
После ужина, Марьяна в ожидании чая с конфетами, которые, благодаря безотказности Фархада, имелись у неё в большом запасе, решила заняться любимым делом. Разместившись за столом и окружив себя рисунками с многочисленными принцессами разных мастей и национальностей, она рисовала в альбоме, поглядывая на образец, который сделал для неё Фархад на обложке и на отдельных листах.
От обилия "меня", моего образа в качестве основы каждой принцессы, лично у меня рябило в глазах. А вот Марьяну, во видимости, всё устраивало более чем.
Наверное, она скучает по детскому саду, по деткам, но не говорит об этом. Я бы на её месте скучала.
Тимур сидел рядом и, с недовольством поглядывая на меня исподлобья, постукивал ложкой по опустевшей тарелке.
Да, мои дети на меня обижены. И это всё потому, что за двое суток беспрерывного пути, я успела отругать их по нескольку раз, а также запретила им вылезать из кресел, лазить по салону и проявлять любую громкую активность. Дала возможность только смотреть мультики, питаться и ходить по нужде в памперс. На этом их свободные полномочия прекращались.
Понятное дело, я бы тоже обиделась на маму, если бы она ни с того ни с сего вдруг стала всё мне запрещать. Если бы я могла объяснить детям, почему была вынуждена ехать без остановок, рассказать правду о том, что их любимый "папа" – преступник, убивший главаря корпорации зла, а также известная криминальная личность, и что так называемый "папа" нас похитил, и за нами теперь следуют головорезы, чтобы прикончить, а ещё и полиция ловит его, то было бы проще мне. Но я не могла найти подходящих слов, чтобы сказать всё это детям ни вкратце, ни в подробностях. Да и они бы всё равно не поняли, как бы не распиналась.
Меня, как мать, бескрайне огорчало то, что между мной и детьми прошёл серьезный разлад, и они во мне усомнились. А Марьяна даже сообщила впервые за всё время, что злится на меня. Не знаю, откуда она взяла это слово в оборот, ведь я ни разу не употребляла его.
Но то, что у детей не отложились в памяти те кошмары, в которых мы все побывали в главных ролях, и что у них нет психологических травм, по крайней мере, явных, не могло меня, как мать, не радовать. Каким-то чудом они всего этого не видели и не подозревали, что происходило и происходит за их маленькими спинами.
– Кого ты рисуешь? – подумав, что не мешало бы найти с дочкой общий язык и попробовать загладить свою вину перед ней и перед сыном, я придвинула стул и присела между детьми.
– Это я, это папа, а это братик. – пояснила Марьяна, не отвлекаясь от рисования.
– А мама где? – увидев, что на рисунке действительно нет четвёртого члена семьи, я расстроилась ещё больше.
– Ещё не нарисовала. – сообщила Марьяна и вытащила из пакета конфету. – Маму рисовать сложно. Она самая красивая. – пояснила она эту прекрасную истину и, ещё раз посмотрев на образец с обложки альбома, взялась срисовывать меня.
У меня же будто камень с души упал.
Так захотелось взять дочь и расцеловать за то, что я для неё лучшая, несмотря на разногласия и недомолвки.
Что я и сделала. Обняла свою Марьяшку, чмокнула в обе щеки и сказала, что очень её люблю.
А потом настала очередь тискать Тимура, чтобы ни в коем случае не приревновал. Я хотела, чтобы дети знали, что для меня они одинаково любимы, и я не выделяю кого-то из них, и всегда это показывала.
Тимур, конечно, ответил мне взаимностью, но не сразу. Несколько секунд он отпирался и пытался высвободиться из тесных объятий его мамочки, прослезившейся от трогательности момента. А потом смирился и растаял. Позволил себя зацеловывать.
Я, смахнув слезинки, довольная тем, что между нами вновь воцарились понимание и гармония, посадила Тимура на колени и уткнулась взглядом в художества, разложенные на столе.
– А эту картинку папа рисовал? – заметив среди рисунков дочери один, напоминавший скорее чёрно-белую фотографию, я взяла его в руки и внимательно рассмотрела.
И снова мой, приближенный к реальности, портрет видели мои глаза, очень похожий на те портреты, которые сожгла когда-то. Но на этом портрете я была изображена с покрытой головой, и не одна, а с маленькой Марьяной. Держала её на руках.
Почему-то этот рисунок напомнил мне икону. Отчего по спине пробежал холодок.
Ну, ясно, что Фархад был мной одержим ещё с момента, как я сбежала из игры. А может, и раньше. Изначально его навязчивой идеей было – отловить меня и посадить на цепь, чем он грезил и не отпускал эту мысль из головы. А после, как полагаю, я запала ему в душу немного в другом контексте.
Наверное, Фархад думает, что испытывает ко мне любовь, хотя я в его чувства особо не верю. Меня пугает такая любовь, напоминавшая откровенное помешательство на объекте страсти. Это не любовь, это сумасшествие. Фархад сам внушил себе это чувство, корявый образ которого проявился и прогрессировал с годами в результате постоянных размышлений обо мне.
Так я предполагала. А как у него в голове всё работает, я не знала.
По предсказаниям тётеньки из далёкого прошлого, я свою вторую половинку – принца заморского – уже нашла, и теперь неукоснительно следую по предначертанному мне пути.
Если Фархад имеет гражданство Эмиратов, которое получить не так-то просто, то мне несказанно повезло встретить его. По сути, о чем я мечтала, почти сбылось.
Однако, глядя сейчас на детей и понимая, что они толком не жили вообще, не только в России, но и в принципе жизни не вкусили, и сейчас решается их дальнейшая судьба вовсе не в пользу моих планов насчёт них, становится грустно от безысходности.
Я-то мечтала оказаться в восточной сказке, но вот их судьба кардинально изменится из-за того, что моя мечта осуществится, но со своими поправками. Дети мои не узнают, что такое – ходить в церковь, они примут другую верю, потому что их обяжут, должны будут свыкнуться с обычаями чужой страны и считать эти обычаи своими. За них всё уже решено.