Страница 5 из 9
Прибыла я на Краснознаменный Тихоокеанский подкованной, у меня уже было две специальности по связи, но Родина решила, что свой долг я должна ей отдать в качестве радистки. Азбуку Морзе я не знала. Но как говорится на службе: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим». По- флотским понятиям я была дрищом, потому разговор со мной был коротким: Выучить азбуку за три дня, другим вариантом было – сокращаться на палубе (мыть пол). Я была чертовски юна и хороша собой, позволить себе мыть пол в присутствии множества потенциальных женихов я не могла. Три дня и три ночи я напевала во все горло и про себя…Ку-да-ты-пошла…Я-на-гор-ку- шла….Петя-петушок…Мо-локо-кипит… Вот такой был мой репертуар. Мне даже ночью снилась морзянка. И я таки ее выучила.
Но, надо было еще наращивать скорость по приему и передаче. Радиокласс был жутко холодный, он не отапливался и на улице, казалось, было теплее, чем в нем. Я сидела, такая несчастная, но стойко переносящая трудности и лишения, в шинельке и рукавичках, в холодном классе, прижимаясь к теплому боку радиостанции и слушала-слушала-слушала писк в эфире и писала всякие там букво-циферки. Для утешения своего и придания значимости, я представляла, что я радистка Кэт и сейчас нахожусь в тылу врага. От меня зависит судьба Родины. Похоже, что я была не очень самоотверженная и не совсем осознала всю значимость, поэтому на каком-то часу приемо-передачи суперсекретной информации, радистку сморил сон, я поклевала-поклевала носом и позорно уснула рядом с теплым приемником.
Сквозь сон я услышала какой-то грохот, ничего не понимающая, сонная, я вскочила на ноги и прямо перед собой увидела начальника штаба бригады Мартиросяна, за каким то хреном решившего обойти свои владения. Выпучив на него свои сонные глаза, видимо я думала этим его ввести в заблуждение, я все-таки четко отрапортовала кто я и что тут делаю. Самый лучший из армян, грозный Мартиросян, улыбнулся, похлопал меня по плечу, сказал: «Молодец, занимайся». И ушел. Я, вся такая офигевшая, рухнула на табурет. Морзянку я выучила, скорость нарастила, приняла присягу и начала с чувством, толком и расстановкой отдавать долг Родине-матери. Трудности меня, однако, подстерегали на долгом пути службы еще не единожды, но это уже были совсем другие истории.
ЧАСТЬ 2. ПЕДАС…
Я отдавала Родине долг уже месяца три, позади была присяга, и первые учения и даже похороны Леонида Ильича… Вполне самостоятельный матрос первого года службы Пшеничко заступила на вахту на радиостанцию на 12 часов. Утром пробежаться по снежку до Узла связи было легко и приятно. Но погода на полуострове непредсказуема и капризна. Зимы на Камчатке теплые, но очень снежные, кто жил на полуострове, тот знает, что если началась пурга, то конца и края ей не видать, это может продолжаться от 3 дней и дольше. Заметало снегом все, что заметалось. Отвахтив свои полсуток, в 21 час, я сдала вахту и собралась домой. А погодка преподнесла сюрприз, с обеда разбушевалась пурга. Снегом замело почти все здания на территории части. Моряков в такую погоду не выпускали за пределы команды. Не видно было даже свою протянутую вперед руку.
Дежурил по узлу связи мичман Педас, прозванный моряками пидарасом, полностью соответствовавший своей фамилии, противный и злой. Ребята просили его оставить меня ночевать на Узле связи, в канцелярии, но Педас был неумолим, нагло глядя на меня, сказал: «Она не на танцульки приехала!», и еще что-то там про трудности и лишения… Устав за много лет службы читал. И помнил. Я же была гордой птицей, схватила свою шинельку и, глотая слезы, вылетела на улицу.
Как я преодолела сугроб, который намело прямо у двери, в два с половиной метра, я сама до сих пор не понимаю, я перевалилась через него и поползла (идти было невозможно) в сторону общежития. Жилище наше находилось на территории части, всего в трехстах метрах от узла связи и по хорошей погоде ходу то 5–8 минут, но при такой пурге я ползла домой 2 часа. Мело так, что было непонятно где небо, где земля, я карабкалась на сугробы, потом сваливалась с них и упорно пыталась двигаться вперед. Меня отметало обратно, с левого боку от себя я слышала уханье и глухое ворчание океана и понимала, что ползти надо вдоль этих звуков. Забравшись на очередной сугроб, я рухнула вниз и напоролась щекой на сухие бодылья, торчащие из- под снега. Наконец-то, размазывая сопли, слюни, слезы и кровь по своим юным девичьим щекам, я доползла до нашего стойбища. А его-то и не было! Одна труба торчала из-под снега. И все.
Поревев еще немного рядом с трубой, я определила место нахождения двери, и, поминая недобрым словом Педаса, теперь-то окончательно убедившись, что фамилия его совершенно правильно переиначена моряками, стала копать руками снег. Откопав дверь до середины, я стала тарабанить в нее, погребенные под снегом Галка и Тонька толкали дверь изнутри, наконец отжали ее, и я рухнула кулем вниз к их ногам. Галка, увидев моя физиономию, решила, что меня убили. Потом они меня отпоили чаем, мы еще долго ругали Педаса пидорасом… и наконец уснули. Три дня бушевала пурга, через три дня все стихло, пришли моряки, эдакие Чипы и Дейлы, откопали нас и извлекли на свет Божий. Галка рассказывала на Узле Связи всем как ей меня было жалко, когда я плакала, как обиженное дитя, все жалели меня и ненавидели Педаса.
Жизнь на флоте есть!
Она весела и непредсказуема!
Служба моя в Камчатской военной флотилии была веселой… Конечно, всякие там лишения, трудности, как велено было Уставом, преодолевались, закалялся характер, с каждым днем я становилась все мужественнее и мужественнее. Ну, а со временем, видимо, когда мужественней было стать уже некуда, я покинула флот. Но это будет потом, а пока…
Мне Военно-Морским Флотом было выдано обмундирование: красивое синее платюшко с настоящими золотыми пуговками с якорями, которое мной совершенно не по Уставу было укорочено и ушито и на погибель молодых моряков еще и сделан разрез сзади. В войну, меня, наверно бы расстреляли за такое кощунственное отношение в форме, но мне повезло – я родилась гораздо позже. Выдали мне и беретку, но мне очччччень-приочччень хотелось пилотку, такую мичманскую, такую с белыми кантиками и золотой кокардой, и я таки добыла ее и в первый свой отпуск в ней и поехала. Кстати, храню ее до сих пор, как и первый свой тельник. Выдали обувку, черную шинельку, которая мной была перекроена на современный лад и каракулевую шапочку с кокардой в центре. Выглядела я, как мне тогда казалось, просто отпадно. Ходила по гарнизону я исключительно в шинельке, за что неоднократно испытывала на себе злобные взгляды трех с половиной теток, которые пришли на бригаду служить еще до меня и, нарушая Устав воинской службы, ходили в гражданской, цивильной верхней одежде, под которой скрывали форменное обмундирование.
Но с моим приходом на бригаду и поданным мною примером, начальство приказало этим трем с половиной теткам тоже переодеться в шинели. Любить меня женская часть бригады отказалась. Но зато!!!! Вся оставшаяся Бригада Кораблей Охраны Водного Района, то есть ее мужская часть, а она была подавляющей, свернула шеи в мою сторону, мне было 19 лет, я была такой юной, дерзкой, чертовски хорошенькой и веселой, что моряки стали состязаться в праве обладания хотя бы моего взгляда. Боеготовность была подорвана окончательно. По очереди моряки бегали к моей подружке, которая служила со мной, но была старше меня и замужем, и выпытывали у нее, кто из них мне более симпатичен и передавали через нее стихи, посвященные мне… Ко мне напрямую подходить боялись. Вечерами мы с ней это обсуждали и хохотали. С завыванием читывали произведения влюбленных Пушкиных и Есениных, как то: «…Пришла на Узел Связи к нам девчонка, красивыми, мечты моей глазами…» или «..В причудливых изгибах талия, или не талия…но что же..? Вокруг народ безмолвно замер. Что за предмет, на что похож?»… Не всем был дан поэтический дар и тогда влюбленные, но бесталанные, обращались за помощью к талантливому художнику, музыканту и поэту Узла Связи Лешке, в народе поэту Бочкину.