Раскрашенные жизни

Наутро Хасанов не вспомнил уже, на самом ли деле рассказывал он всё это Гоше или эти картинки рождались в его голове уже без посторонней помощи, и фантазия металась по тесной комнате, теряя перья, как вылетевший из клетки попугай. Память сохранила, только как Игорь, тихо, вполголоса отчитывая, привёл домой и уложил в постель.

Глава 24

На второй день заточения население составляло тридцать шесть человек. К седьмому - голов было уже сорок девять. Ислам начал подозревать неладное, когда в коридорах начали попадаться незнакомые лица. Незнакомые лица здоровались с ним, представлялись и шли дальше, по своим делам, а Хасанову оставалось только провожать их взглядом, а имена и клички вились вокруг его головы, словно стая скворцов. Долбились в черепную коробку. Незнакомые лица занимали свободные комнаты, распаковывали сумки, размещая на ровных поверхностях одёжку, книги, какие-то цацки. Какой-то гибкий человек в белых трениках и майке-борцовке, явно не студенческого возраста и с таким худым лицом, что хотелось притащить велосипедный насос и немного его накачать, ну хотя бы щёки, повадился медитировать в тренажёрном зале и по утрам, насвистывая Фредди Меркьюри, варить цветную капусту.

Встаёт он очень рано, и когда свет только-только начинает, словно сиамский котяра, стелиться по коридору к распахнутым дверям комнат, с кухни уже доносится жизнерадостный свист.

Ислам просыпается и, поправляя сползающие трусы, шлёпает босыми ногами к туалету. Свет играет с его пятками, цепляет белыми лапами то одну, то другую. Хитрый свет, окна почти целиком заставили громоздкими предметами, а он всё равно умудряется как-то просачиваться…

- Хороший день, - говорит гибкий человек Исламу.

Хасанов кивает и бурчит что-то невразумительное.

- У вас нет приёмника?

- Нет. Зачем вам приёмник? Вы так хорошо свистите.

- Спасибо.

Сарказм не оставляет на мужчине следов: он целиком запаян в пластиковый пакет позитива.

- Я предпочитаю слушать музыку не в своём исполнении.

Ислам вяло раздумывает, что, наверное, зря все эти открытые двери. А впрочем что теперь поделаешь. Придётся терпеть.

- Вы не похожи на студента.

- О нет. Мне тридцать один. Хотя в своё время я здесь не доучился. Вот, решил восстановиться для начала в общежитии…

Улыбается. Зубы у него крупные, не желтоватые, как почти у всех русских, а с каким-то серым оттенком. А лицо и правда костлявое, напоминает почему-то какую-то морскую рыбину, точнее скелет морской рыбины. У него носовой хрящ не хрящ, а цельная кость, где брови - тонкий, еле заметный пушок, зато кости выпирают, натягивают кожу. Подбородок и скулы жёсткие, пальцы обломаешь. Волосы, короткие и жёсткие, как собачья шерсть, тоже похожи на мелкие-мелкие косточки.

По правде говоря, человек выглядит на все пятьдесят. По-хорошему выглядит, то есть как бодренький мужчина возраста, уже близкого к преклонному.

- Думаю, открыть здесь парочку школ.

- Каких школ?

- Храмов.

- Храмов?

- Вы слышали о Кришне?

- Оно имеет какое-нибудь отношение к Фредди? Это что, вроде фан-клуба?

Мужчина запрокидывает голову, хохочет и легко хлопает по плечу Хасанова.

- Мы ещё поговорим. Вы отлично справляетесь со своей задачей, Ислам, но мне кажется, вам не помешает пара мудрых советов, так сказать, свыше. Зайдите как-нибудь ко мне, я дам вам почитать несколько умных, хороших книг. Я остановился в триста пятом.

- Зачем нам какие-то кришнаиты? - удивляется Женя, когда Хасанов за завтраком рассказывает ему о новом постояльце. - У нас уже есть Ислам.

И таких людей всё прибывает.

- У нас девушки теперь есть, - шёпотом говорит Наталья. Хватает сумку со стола, распахивает обеими руками, словно Персей, борющийся с чудовищем. Сумка у неё старомодная, похожа на огромный кошель с ремнём через плечо, и очень большая, чемоданище, не сумка. Туда ссыпаются различные женские штуковины, косметика, какие-то каталоги недельной давности. Всё, чем Наталья загромоздила две третьих стола Яно.

- Ты куда?

- Поболтать о женских делах, - сурово говорит Наталья. - Я соскучилась.

- Потом расскажешь, откуда они берутся.

- Сейчас расскажу. Настёну привёл Денис со второго. Раньше жила в женском корпусе, а теперь с ним живёт. Ольга и ещё одна девушка, не успела с ней познакомиться, пришли сами. Они хиппи, прикинь? Говорят, у нас тут коммуна зарождается, и скоро мы все будем курить траву и спать со всеми. В принципе, это уже было. Девочки зрят в корень. Боже, никогда не видела настоящих хиппи, прикинь, все зелёные и все в цацках. А другая, та, которая не Оля, говорят, настоящий эльф… ну всё, я побежала.

Словно брошенный дом, под крышей которого спешат укрыться от дождя самые разные существа. Так странно Ислам себя не чувствовал даже во время недели в комнате, и как то, что было, превратилось в то, что стало, он пока не слишком-то понимал.

Он спросил у Наташи.

- Это чертовски весело, но совсем не то, что первая неделя, - ответила она. - Хотя довольно похоже.

Пытается отыскать в её словах своё мнение. Своё мнение плавает где-то на границе сознания бессильной щепкой, обломком кораблекрушения, который ветер и бурлящее море швыряют в хлопьях белой пены на камни. И Ислам, утопающий в этой пучине, тонущий в синих глазах существа, что навечно в нём поселилось, никак не мог дотянуться.

- А мне кажется, всё совершенно по-другому. Всё равно что сравнивать выступление на квартирнике в стельку пьяных бардов и концерт Элтона Джона.

- Обожаю твои сравнения, - жмурится Наташа.

И убегает, ничего не ответив. Хасанов снова остался со своими мыслями и снова видит где-то в глубине себя глаза цвета морской пучины. Он вглядывается в них, но не может понять, голубые они или же всё-таки зелёные.

Тогда они словно были одним человеком. Тройкой близнецов. Они не угадывали мысли друг друга, но при желании легко могли бы это сделать. При такой близости передаются не только болезнетворные бактерии, различные бациллы и прочие вредные привычки. Передаётся что-то глубокое, более того, оно становится общим. Как воздух. Глубже, чем воздух, потому как проникает не только в лёгкие - проникает всюду.

Теперь же ты не можешь выйти из комнаты, чтобы не повстречать новое лицо, чтобы не поразиться этому лицу, найти в росчерке бровей или же в форме носа, или в речи и словах что-то чужеродное и новое. О нет, ни капельки враждебности, каждый подходит к тебе, чтобы пожелать прекрасного дня и улыбнуться. Наталья носится по ним, как бабочка с цветка на цветок, собирает с каждого эмоции, какие-то истории, сплетни и новые впечатления. Он так, пожалуй, не может. И Яно так не может. В этом они с братиком похожи: обоим нужно время, чтобы проникнуться новыми людьми. Только Ислам запирается в спасительном сарказме, а Яно запирается в собственной оболочке, в скорлупе своих мыслей и души.

Нервотрёпка первых дней идёт на убыль, и людей теперь в два раза больше. Комнаты почти все заняты, и открытые двери не вызывают ни у кого дискомфорта. Здание начинает всё больше напоминать город, какой-нибудь очень пограничный и очень крупный, куда стремятся вольнодумцы со всех окрестностей.

Очередь Хасанова готовить, и компанию ему составляет Лоскут. Он уже закончил с картошкой, разбросав почти по всей кухне шелуху, и теперь размышляет вслух.

- Они же видят, что происходит. Не могут не видеть, как к нам просачиваются новые люди. Ни разу ещё не видел, чтобы кого-то задержали. Ну, кроме той толпы. А выжить нас ведь проще простого. Запросто могут отключить у нас, например, воду. Странно, почему они этого ещё не сделали.

В любом случае остаётся только ждать. Ждать и наблюдать за удивительными метаморфозами, ощущать на языке пряные нотки, когда вино юных умов, бомбардируемое снизу пузырьками напряжения, свободы и вседозволенности, превращается в глинтвейн.