Раскрашенные жизни

- У тебя не получится добиться того же эффекта, Ислам. Пятьдесят человек не три человека: им трудно притереться друг к другу. Тем более тут одни мальчишки. Как ты себе это представляешь? Я прекрасно понимаю, что во многом была тем клеем, который склеил вас с Яно. Со всеми остальными я спать не буду.

- Я… я и не прошу. Ты что?

Ислам тянется, чтобы её обнять, но она выскальзывает из-под рук. Будто пытаешься схватить красивую серебристую рыбку.

Глава 22

С каждым днём дел всё прибавляется, и Исламу уже не хватает времени на тусклое ковыряние почвы причин и следствий. В подвале отыскали толстые фанерные щиты, и принялись спешно модифицировать баррикады. Делали запасы воды и долгопортящейся еды, в свободное время старались намыться сразу на неделю вперёд. Едва ли не через одного ребята вели дневники, кто на компьютере, кто по старинке, скрупулёзно отмечая в блокноте вехи прошедшего дня и планы на грядущий. Один парень показал в курилке кому-то приём из айкидо, и вокруг него стихийно организовался кружок боевых искусств. Рассматривали возможность снять в подвале решётку, чтобы получить доступ в канализацию - ещё одну лазейку наружу, куда как менее опасную.

Во дворе теперь постоянно дежурят милицейская машина и машина скорой помощи. Что та, что другая стараются не привлекать к себе внимания, паркуются то в соседнем дворе, то у въезда в парк неподалёку, так, что щуплые ивовые руки почти скрывают их от посторонних глаз. Иногда вместо милицейской машины где-то неподалёку торчит машина с людьми в штатском - через некоторое время ребята научились отличать их так же ясно, как красный сигнал светофора. У этих людей всегда такой томно-скучающий вид, что о целях их каждодневного пребывания сомнений не оставалось. Пару раз видели и репортёров из местной службы новостей, и тогда скучающие люди неизменно скучающим шагом направлялись к их водителю, чтобы побеседовать о погоде. Вскоре репортёры тоже научились отличать людей в штатском и занимались по большей части тем, что играли с ними в прятки по окрестным дворам.

Делать вылазки стало неимоверно трудно. Нет, то самое окно ещё не просекли, но постоянный страх угодить в засаду действовал всем на нервы. В окно - и пока напарники торопливо ставят решётку, дать дёру по кустам ракитника. Почувствовать, как молоденькая берёзовая поросль пытается просунуть пальцы под шнурки на кроссовках. Выскочить на оживлённую улочку кварталом дальше, запихав руки в карманы и выровняв нервный галоп сердца, пройтись, поправляя сползающую с плеча сумку, до супермаркета. И ни за что не ходить дважды в один и тот же магазин - большие чередовать с маленькими, а те - с киосками и припозднившимися рыночными торговцами, и ни за что не покупать весь список в одном. Немного там, немного здесь, захватить в аптеке аспирин и несколько брусков хозяйственного мыла. Увидеть, как у гоповатого вида троицы проверяют документы, и, надвинув поглубже кепку, чтобы скрыть ободранные в процессе марафона по кустам уши, ретироваться.

Куда как труднее, чувствуя, как полная сумка колотит по ляжкам, пробираться обратно.

Самое насущное сейчас - деньги. Они ещё есть, но запасы стремительно тают. Стипендию перечислять перестали; кому-то переводят на карточку суммы родители, но уложиться в них всё труднее. После того, как Сонг написала, что им интересовались какие-то люди, Ислам больше не появлялся на работе. “Очень странно, - отмечает в дневнике Лёня, - что основная проблема, стоящая перед… революционерами? Нет, пожалуй, пока ещё перед добровольными затворниками, - деньги. Мы думаем, что делать, но чёткого плана на будущее пока нет. Напишу только, что воровство здесь рассматривается в последнюю очередь”.

Размышляя обо всём этом, Хасанов поднимается к себе. Дел с некоторых пор набирается уже не на ванну - на целое море, и он бросается туда с неожиданным для себя самого вожделением. Словно обезумевший от солнца бедуин, наконец-то добредший до Красного моря.

Вбегает в комнату и почти спотыкается об Яно. Он сидит на кровати, зажав ладони между коленей и вытянув ноги. Пустой, словно кожура от лимона, и даже кожа на лице отливает желтизной. Глаза за стёклами очков кажутся большими и бесконечно голубыми.

Его теперь совсем не видно. Ислам оказывается в комнате только к вечеру, одновременно с Натальей, с которой они постоянно пересекаются в течение дня, и оба, улыбнувшись напоследок друг другу, падают в кровати. Яно здесь, когда они уходят утром и когда возвращаются.

- Что с тобой, брат? - спрашивает мимоходом. - Лёня говорит, что, возможно, сможет восстановить интернет. Паша нашёл прошлой ночью серверную в главном корпусе. Осталось только открыть дверь, так, чтобы не было видно следов взлома…

Яно снимает очки, смотрит на Хасанова разреженным взглядом.

- А зачем?

- Что? - Ислам пытается заставить себя остановиться, смирить рвущих узду лошадей своей деятельности.

- Ты бегаешь, Наташа бегает. Все бегают. Всё сошло с ума. Зачем всё это?

- Так и должно быть. Нас тут, знаешь ли, пытаются обложить. Может быть, не сегодня, но завтра точно попытаются взять штурмом.

- Ради чего? У нас больше нет своего места. У нашей страны больше нет территории.

- Наша территория теперь на три этажа простирается, - смеётся Ислам. - И крыша ещё. Даже обе крыши, при желании. Твой Рубикон, а?

Хасанов никак не может отдышаться, и смех выходит запыхавшимся, фыркающим, как будто пытаешься завести мотоцикл.

Яно мотает головой, отросшие патлы на макушке качаются, напоминая поле спелых колосьев.

- Такое ощущение, что всё вдруг стало большим, а мы - маленькими. Все двери теперь открыты. Больше никуда не спрячешься. Да?

Ислам берёт Яно за плечи, держит на вытянутых руках, пристально разглядывая.

- Своё государство можно носить внутри себя. И брать под свою юрисдикцию всё, к чему так или иначе прикасаешься. Ты же так и поступил, когда выбрался на крышу, и сделал всё, что сделал. Когда пошёл сдаваться всем этим людям. Разве нет?

- Не знаю. Я… чувство было такое, как будто меня что-то ведёт. Не уверен, что хотел именно того, что сделал.

- Значит, на самом деле хотел, - говорит Хасанов. - Из-за того, что всё стало таким большим, не нужно расстраиваться, Яник.

И в порыве откровенности прибавляет:

- Знаешь, чем мы с тобой различаемся? Ты лучше. Ты обращаешь своё внимание на всё, к чему прикасаешься. И это самое, до чего ты дотронулся, становится безраздельно твоим. И всё это пришло теперь в движение из-за тебя, и движется вокруг тебя.

Ислам не совсем понимает, откуда берутся эти слова. Возможно, те бессонные ночи в самом начале, когда он ворочался и не мог уснуть, вновь и вновь подвергая сумятицу прошедших дней атаке истерических вопросов: “Зачем?” - дали свои соки в виде таких вот слов.

- Правда?

Кажется, Яно проникся. Хасанов довольно выпрямляется.

- Да. Я это вижу. Ты, может быть, нет. Не каждая гусеница представляет себе размер дерева, на котором сидит.

- Я не хочу ничего касаться. Мне хватает тебя и Наташи. Я могу вас обнять, и мне будет хорошо.

- Мы же никуда не исчезли. Мы здесь. Пусть и подчас слишком усталые.

Яно кивает и снова уходит в свою меланхолию, но Ислам уверен, что там теперь с прояснениями.

Глава 23

Леонид вылетает из подвала, словно стартующая по пусковой шахте ракета. С ног до головы в паутине, из карманов тянутся и оседают шлейфы пыли, а по полу - похожие на плоские змейки шнурки от ботинка.

- Что это ты?

Паша скучает в курилке у камина, но, завидев торжественно несущего деловой вид Леонида, увязывается за ним.

- Так, - отвечает Лёня, не останавливаясь, - шатался по нашей альма-матер.

- Заметили?

- Выше бери. Я проник в серверную! У тебя комп работает?

Паша издаёт ликующий вопль, бежит вперёд Леонида и с поклоном делает вид, что распахивает перед ним и без того открытую дверь. Смотрит со смесью неодобрения и восторга, как следом вползает цепочка грязных следов. Лёня успел побывать, похоже, ещё и на крыше, спину которой весь день массирует твёрдыми холодными пальцами проливной дождь.