Раскрашенные жизни

- Почему же?

Миша с досадой смотрит на Хасанова.

- Разоткровенничался. Что это я.

- Давай-давай. Говори, - Хасанов старается, чтобы голос звучал как можно более ровно. - Мне это важно.

- Ладно. Я к тому, Хасаныч, что я вряд ли смогу тебе вот прямо сейчас выложить. Это не умещается, - стучит костяшками пальцев по себе лбу, - вот здесь.

- Можно порциями.

Ислам готовится слушать, но Миша говорит только:

- Ты слишком беспечно живёшь.

Поднимается и, пока Хасанов осмысливает эти четыре слова, вразвалочку топает туда, где стащили со стены план эвакуации и обсуждают грядущую оборону, отбирая друг у друга карандаш и делая какие-то пометки.

Вскоре закипела работа. Запасные ключи, помимо уборщиц, вахтёрши, охраны в самом университете есть, наверное, у половины деканата, поэтому дверь нужно забаррикадировать.

С грохотом пододвигают стол, отдирают от стены и тащат, рассыпая журналы и какую-то пыльную картотеку, стенной шкаф. Стулья с высокими спинками и тонкими металлическими ножками, напоминающими копыта, с разбегу впечатают в общую груду.

Кто-то позвонил Паше, и Калинин примчался с двумя спортивными сумками, набитыми одеждой, едва успел прошмыгнуть внутрь, прежде чем стол пододвинули настолько, что дверь невозможно стало открыть.

- Вот и закрылось наше убежище, - сказал он, вспомнив не то какой-то фильм, не то компьютерную игру.

Калинин из тех, кого Мишаня называл “папенькиными сынками”, однако даже при наличии приносящего доход бизнеса у отца и вполне обеспеченного будущего он был свой в доску. Касательно него как раз Ислам был уверен. Весь этот бунт Паше нужен только в качестве развлечения, жизненного опыта, экзотических оттенков в калейдоскопе собственной жизни. Он всегда и везде чувствовал себя в главной роли и поэтому от широты души стремился простереть руку до всего, до чего можно дотянуться, и во все стороны одновременно. Возможно, эта его самостоятельность и живое, неунывающее любопытство рано или поздно доведут его до беды, но Исламу просто не верится, что этому тонкокостному молодому человеку с непослушными вихрами и открытой улыбкой хоть что-нибудь способно причинить вред.

Бросив в угол сумки, Паша сразу принялся выяснять, где можно поселиться: доставшаяся по наследству деловая хватка даёт о себе знать.

- Подожди немного, - говорит Миша. - К полудню мы проведём перепись.

Ребята не на шутку разошлись. В холле не смолкает смех, Лоскут черпает из бездонных карманов семечки, вместе с кожурой рассыпает дурацкие шутки, вызывающие взрывной, похожий на детские петарды, ржач. Нашли заныканную за креслом бутылку какого-то пойла, завёрнутую в газету, и пустили по кругу. Не пить, а всего лишь нюхать горлышко, чтобы поспорить относительно его профпригодности.

- Пахнет смородиной! - орёт Паша. - Смородиновое долго не портится… Его ещё можно пить, говорю я вам!

Сам же грозится попробовать, но не пробует, а только со счастливым выражением бегает вокруг и орёт, что “срок выдержки у неё никак не меньше десятка лет”.

Потом кто-то выяснил, что газета аж девяносто четвёртого, все переместились к ней, передавая ворох жёлтой бумаги по всё тому же кругу и громко зачитывая заголовки и целые абзацы. Бутылка стояла, забытая, в сторонке, до тех пор, пока кто-то в суете не опрокинул её на пол. Стали искать тряпку, потом забили, потому как в двери заскрежетал замок, и груда мебели опасно закачалась, рассыпая колпачки от ручек и использованные стержни. По одной из полок шкафа катался пластмассовый стаканчик.

Выглянули в окно, чтобы нос к носу столкнуться с дядей Володей в красной спортивной куртке, разглядели за его спиной низенькую техничку с подвижным обезьяньим лицом и гвоздь номера - сердито постукивающую каблуками деканшу - ту самую, что была вчера с Валютой и директором. Та же строгая форма, длинная юбка, обрисовывающая костлявые коленки, вместо хвоста на затылке невзрачный узел и зонт под мышкой, несмотря на то, что самое большое облачко на небе можно заключить в кольцо из большого и указательного пальца. Её выдернули из дома в выходной день в такую рань, и лицо это, как никогда, похоже на зачерствевший яблочный пирог.

Возникла страшная суета, в дверь полетела всякая утварь. Одноразовые тарелки нанизывались на ножки стульев, кассеты разлетались пластиковой шрапнелью, и магнитная лента стелилась по земле, оставляя след от разлитой настойки. Стали стаскивать с верхних этажей стулья, чтобы подпереть спинками хлипкую баррикаду.

- Граната! - орёт Мишаня.

Неуклюже вращаясь, размахивая за собой раздвоенным хвостом, как будто какой-то мифический дракон, в импровизированную баррикаду влетел телевизор. Посыпались стулья, одна из полок рухнула, увлекая за собой набросанную сверху мелочь, и по ту сторону двери наступила тишина.

Он ржёт, молотя себя ладонями по бёдрам, кричит:

- А, съели?

- Мы тоже подавились, - говорит Лёня, убирая ладони от ушей.

Миша замечает, как тихо стало вокруг. Тишина его раздражает, и поэтому он хрустит суставами, обводя взглядом обращённые к нему и к дверям лица; кажется, щёлкают какие-то шестерни у него в голове. Женька встаёт на цыпочки и пытается разглядеть что-то в окно.

- Ну, чего? - говорит Мишаня. - Чего?

- Наверное, не надо было кидать телевизор, - говорит Женька, запустив в волосы пальцы. - Хорошо бы они не переломали рёбра, когда навернулись с того крыльца. Четыре ступеньки. С довольно острыми краями. Я там падал один раз, с месяц назад, когда ударили последние морозы. Куда-то торопился и вот… В общем, не думаю, что с тех пор они затупились.

Миша начал хохотать ещё на словах “с крыльца” и, кажется, даже не слышал окончания фразы. Отсмеявшись, высокомерно говорит:

- Херня. Вы хотели повыступать из-за закрытой двери, а потом свалить, когда её начнут ломать - так, что ли?

- Не так, Миша…

Миша наступает на низенького Женьку, ворочая своим огромным телом, швыряя ручищами и распихивая остальных здоровыми, как кувалды, локтями.

- Так, я спрашиваю?

- Нет, Миша…

- Чтобы никто не пострадал во время драки - такого не бывает. Только когда дерутся дети. А мы тут не в игрушки играем.

Трясёт головой, и от него, словно круги по воде от брошенного камня, разбегается тяжёлое тепло. Тельняшка пропотела, Миша похож на раскалившуюся под пальцами зажигалку, но огонёк уже потух, и он остывает, оставляя на душном воздухе ожоги.

- Если хотите побушевать тут, а потом свалить, можете валить сразу. Да хоть через окно. Вон тот парень, мой командир, верно спрашивал, какого чёрта я завербовал столько народу. Они, говорит, разбегутся, уже когда тем, за стенкой, принесут мегафон. Надеюсь, вы не обманете моих ожиданий.

Женька ничего не отвечает, только разводит руками, но видно, как он смущён. Миша собирает тельняшку у себя на животе в кулёк, оттягивает, создавая циркуляцию воздуха.

- Кто-нибудь, откройте окно. Какая жара.

- Кто же открывает окна во время осады, - робко замечает Леонид.

- Какая разница. Думаешь, закидают нас через него гранатами?

Он по-хозяйски оглядывает груду лома у дверей. Она теперь напоминает угол жилой каюты затонувшего корабля - такого, каким его изображают в фильмах.

- Нужно подпереть всё это дерьмо. Пошли, ты, вылупастый, и ты, поможете. Нужно что-то тяжёлое…

Нашли несколько лопат и грабли с обломанными зубьями, подпёрли шаткую конструкцию. Последним, елозя обивкой по старенькому линолеуму поехал диван. Прислонили, потом с матюгами развернули так, чтобы на нём можно было сидеть. И притащили ещё один табурет, сироту, оставшуюся без телевизора, на которую Миша, расположившийся на диване, положил ноги. Похлопал по обивке справа и слева от себя:

- Садитесь, девочки, не стесняйтесь. И тащите пиво. Мы начинаем.

Глава 20

В первый день всё прошло мирно. Не было ни попыток вынести дверь, ни бунтов внутри здания, которых всё ещё ожидал Ислам. Ни даже гневных звонков по телефону из университета: видимо, там решили, что ребята после суточной отсидки решат выбраться сами. Попробовали проникнуть через чёрный ход, но бунтовщики вовремя про него вспомнили, так что ключ в выкрашенной линялой зелёной краской двери тоже вращался впустую.