Раскрашенные жизни

- Я… Да иди ты. Я с ним серьёзно, а он…

Ислам берёт её за плечи и разворачивает к себе. Плечи под майкой твёрдые, маленькие, она вся как натянутый лук. Подрагивают, словно дрожит тетива, ресницы, тонкие руки всё время в напряжении. Взгляд прямой и колкий. Колкий он всегда, но Наталья может менять по своему усмотрению тон этого взгляда. Вот он готов проделать в тебе дыру размером в шестнадцатый калибр, а вот укутывает тебя и согревает, как махровое одеяло.

Сейчас это первый вариант взгляда, слегка растерянный, но оттого не менее твёрдый.

- Я стараюсь, - говорит Ислам со всей доступной теплотой. - Делаю всё, что могу, даже если делать это невероятно страшно. И от твоей поддержки зависит, выдержу я или нет.

Тычок под рёбра, и Хасанов разжимает пальцы.

- Я пойду.

Ислам приглашает её заглядывать в гости, может быть, уже начать оформлять визу, и она холодно отвечает, что непременно. Сливается с текущей ко входу в университет толпой, и Ислам ещё некоторое время пытается поймать там, на лестнице, синюю майку и шапку чёрных волос. Он не сильно расстроен: всё-таки какой-то победы сегодня добился.

Откровенно говоря, он сам до конца не понимает, как всё так сложилось. Можно было в любой момент отправиться к Мише, остаться ночевать на работе, когда становилось совсем невмоготу, будто находишься в одной комнате со смертельно больным человеком. Предоставить его самому себе, как сделал бы любой другой на его месте. Теперь же убегать нельзя. Он построил для Яно дом и сам встал одной из стен, задницей наружу, к миру, и лицом вовнутрь, в этот новый маленький мирок. И уходить не имеет права, иначе крыша провалится, погребёт под собой и Яно, и весь тот прекрасный, чтоб его, новый мир.

По-хорошему нужно сводить его к хорошему психологу. Деньги есть, и Ислам утешает себя мыслью, что со временем он так и поступит. Да. Позже он непременно сводит Яно к врачу, а ещё выбьет из него телефоны оставшейся в Эстонии родни. Навряд ли они говорят по-русски, но это будет уже кое-что.

Наташа возвращается на следующий день. Яно уже собрался выключить себя из розетки, когда телефон Ислама вспыхивает знакомым номером.

- Меня выгнали из дома, - говорит она вместо приветствия. - Есть идеи?

- Давно пора, - Хасанов кладёт на колени книгу. Он только готовится переключить мозги с политологии, а колкость уже срывается с языка: - Очень многих знаменитостей выгоняли из дома. В основном скандально известных. Может, и ты кем станешь.

- Это не смешно.

Твёрдая, как орех. Может быть, и вправду выгнали?

- Даже не знаю. Ну, приходи к нам. Только я сейчас не очень-то люблю людей. Предпочитаю им подушки. И сделай что-нибудь со своей привычкой приходить в антисоциальное время.

- Не злись. Я не специально.

- Прости.

Хасанов пытается задавить в себе раздражение и позыв поязвить ещё. Выспаться после вчерашнего дежурства в “Травке”, видимо, так и не удастся. А завтра снова на работу…

- Я здесь. Под окнами у тебя стою. Ты можешь меня не любить, только посоветуй что-нибудь. А? Может, есть друзья, знакомые, кто пустит к себе на ночь?

- Конечно, есть. Вот он, на соседней койке дрыхнет. Жди, сейчас спущусь.

Она на каблуках, в потёртых джинсах и с огромной сумкой в руках. На улице снова похолодало, но на белом лице мороз не оставил ни одного поцелуя. Под воротником пальто тает снег; он кажется невозможным в конце марта, когда только вчера все ходили в футболках, но валит с самого утра. Погода в этом году творит чудеса.

Перехватывает сумку поудобнее, двумя руками, холодно смотрит на Ислама. Хасанов различает за этой маской растерянность.

Есть люди, которые умеют раскрашивать свой взгляд в белый цвет, и Наташа как раз из их числа. Не в смысле невинный, пушистый и что-нибудь такое, а в смысле - пустой и холодный. Когда они чего-то смущаются или стыдятся - превращаются в этаких див. Смотрят на тебя как на пустое место. Однако стоит присмотреться и разглядишь за этим льдом румянец обиды. Чаще всего обиды на себя.

Кидает сумку посреди комнаты, не снимая сапог, падает в кресло Ислама и вращается в нём, с наслаждением закинув под голову руки.

- Так и буду кататься до утра. У вас есть что-нибудь пожрать?

Ислам садится на диван.

- С чего тебя выгнали-то?

- Бу. Какой ты скучный.

Тянется за кружкой на столе, придирчиво изучает остатки кофе на дне.

- Рассказывай. У нас здесь за байки живут и едят.

- Помнишь, у нас с тобой разговор был про забугор. Такой тяжёлый разговор, - она складывает губы трубочкой, как будто хочет подуть на болячку. - Так вот, ты молодец. Я прониклась. Собрала родителей на кухне и устроила им презентацию пары забугорных вузов. Я решила не ждать и сказала, что мне на фиг не нужны их деньги.

- Какие деньги? Ты же на бюджете. Отличница.

- Я тебе не рассказывала? Мне бы не хотелось, но раз уж Сопротивление развалилось, я уже не кумир для молодой поросли и всё такое…

Она смотрит на Хасанова, и он снова не может сдержаться:

- Да не авторитет ты для меня, не бойся. Подрывать уже нечего. Давай рассказывай.

Наташа вздыхает.

- В общем, училась я через пень-колоду, и родители регулярно подбрасывали мне на взятки преподам. Иногда даже в лом было побарахтаться самой, что-то там сдать. Совала деньги, зачётку и бежала дальше воевать за правое дело. Не, ну ты прикинь, а? Стыдно сейчас до усрачки.

Хасанов морщится.

- Так вот. Решила им заявить, что бросаю всё. Прямо с завтрашнего дня. И ближайший год посвящаю изучению инглиша или другой болтологии, зарабатыванию денег, какой-нибудь ещё фигне. И еду потом куда-нибудь в Финляндию. В местном макдаке работать, ага. Дурища, что тут ещё скажешь. Господи, я не зомби, но мозгов всё равно хочу…

Она недовольно барабанит пальцами по столу, на лицо по мере того, как излагает события минувшего вечера, возвращаются краски.

- У меня отец горячий, хотя и отходчивый. Но заводится с полпинка, как начнёт орать, никакой сковородкой не остановишь. А потом ходит унылый, собирает по углам свои слова обратно. Какие найдёт… ну, я в него, конечно, пошла. Он разошёлся, говорит, я без них никто, они меня до третьего курса на своём горбу тащили, а я такая неблагодарная дрянь… Мама в слёзы. В общем-то он прав, конечно. Но меня что-то взъело, я тоже орать. Говорю, без вас как-нибудь обойдусь. Он говорит, когда это? Через пять лет, как замуж возьмут? А я говорю, прямо сейчас и обойдусь. Собрала вещи и ушла…

Хасанов хохочет, и Яно выбирается из своих подушек. Похожий на сонного котёнка, близоруко хлопает глазами на Ислама и на девушку.

- Это не выгнали, милая моя. Это сама дура.

Она вскакивает, каблуки высекают из пола искры, на линолеуме остаются круглые продавленности. Лезет в холодильник, на столе появляются груши и несколько яиц. Одна груша у неё в руке, уже надкусанная. Быстро жуя, пытается скорчить обиженную мину.

- Да ну тебя. Ну, в общем-то, да. Вы спите, мальчики, а я себе сварганю что-нибудь пожрать.

- В конце концов кто здесь хозяин? - бурчит для порядка Ислам, и Яно, к тому времени уже нацепивший очки, спрашивает:

- Ты же не будешь её выгонять?

- Надоест - выгоню, - тоном заправского демагога заявляет Ислам.

- Только не теми методами, которыми Славу. Ладно?

- Компренте.

- У вас тут был Славик? - хмурится Наталья.

- Заходил в гости. Ты располагайся. Яник же даровал тебе политическое убежище. Разве нет?

- А я и забыла, - серьёзно говорит она. - Ты что делаешь?

Хасанов перекладывается на пол, расстилает спальник и достаёт из-под дивана ещё одно одеяло.

- Подушку я тебе не оставлю.

Она вырывает из рук Ислама подушку, швыряет обратно на кровать, и толкает Хасанова туда же.

- Не смей. Ты спишь на кровати.

Хасанов совершает робкие поползновения в сторону спальника, но все его атаки отбиваются. Обливаясь смехом, он падает на подушку, и Наталья удовлетворённо замечает: