Раскрашенные жизни

Иногда к Хасанову запрыгивал Яшка, местный корабельный кот, невозмутимая рыжая зверюга без одного уха. Из-за этого, а ещё из-за жёлтых глаз, в которых плескалось безразличие, с которым, возможно, на землю смотрит солнце, он казался самым опытным в этой армии юнцов. Авторитетом.

Иногда подсаживалась поболтать Наташа.

- Думаешь, мы сможем хотя бы чуть-чуть улучшить ситуацию в городе?

- Ты хочешь знать, что думаю о ваших планах каким-то образом исправить или выбрать самим власть? Никаких шансов.

Наташу задело.

- Хочу знать, зачем ты сюда ходишь.

Ислам чуть было не сказал: “А зачем ходят в зоопарк?” - но вовремя сдержался.

- В основном за компанию с Яно. Что стало с теми ребятами, которых задержали на вашем бомжатнике? Их отпустили?

- То были не наши ребята. Из местного КПРФ. Хотя - молчи! - естественно, не важно, свои или нет. Мы отслеживаем судьбы всех ребят, борющихся за правду. Тех четверых уже отпустили.

Молчат некоторое время, и Наташа спрашивает с претензией:

- Неужели тебе нравится то, что вокруг происходит?

- Да мне, откровенно говоря, всё равно, - бурчит Ислам.

Конечно, ему не всё равно. Просто он не знает, что ответить. Как и все, смотрит на весь этот беспредел, привычно морщится и отворачивается.

- Мы здесь боремся в первую голову с этим, - недовольно говорит Наталья. - С безразличием. Пытаемся открыть людям глаза.

Ислам вращает чашку в ладонях, разглядывает налипшие на стенки чаинки.

- Вся наша жизнь выстроена из этих “всё равно” и “наплевать”.

То, что эти дети играют в войну, ситуацию мало меняет. В войну сейчас играют все. Её обсасывают, как фруктовый леденец, о войне кричит телевизор, каждая бульварная газетёнка, каждый новостной сайт в интернете. Здесь все горазды лишь орать, обвинять друг друга, кидаться тухлятиной.

А между тем нас продолжают гнать к краю пропасти, и мы бежим с громким возмущённым хрюканьем. В этом проблема. Выплеснем всю свою ярость на правительство, на соседа и с успокоенной совестью замолкаем. А то, что в тёмном переулке сейчас кого-то гасят монтировкой, тебя не колышет. Ты слышишь крики, но отворачиваешься. Ты веришь тем, кто рассказывает, как сейчас всё хреново, и обещает, что в будущем всё будет лучше. Если вы выберете его. Бла-бла-бла…

- Так какого чёрта же ты ничего не делаешь?

Ислам неуютно шевелит ногами, и Яшка, устроившийся было на коленях, с урчанием перебирается к Наташе.

- Я могу рассуждать об этом только за кружкой пива, но я ничего не могу сделать. Я не политик и не представляю, как заставить людей сделать первые шаги к тому, чтобы изменить всё к лучшему.

Он ожидает, что Наташа сейчас будет его обвинять. Будет говорить что-то вроде: “А мы знаем” - обвинять его в потреблянстве, во всех смертных грехах. Набросится, что твоя рысь; он готовится вытащить на поверхность всё доступное равнодушие, воздвигнуть кирпичную стену. Но она молчит, купая руки в загривке кота, даже не пытается натянуть тетиву. Смотрит в пространство, и чёрт её разберёт, о чём сейчас размышляет.

Находиться здесь совсем не хочется. Хасанов прощается с Яно и уходит домой.

А следующим утром происходят события, навсегда выбивающие клин спокойной жизни.

Стук в дверь вырывает Ислама из зыбкого сна. Окна разрисовывали на клеточки утренние сумерки, где-то сонно звенят машины. Рельсы гудят под колёсами трамвая, и этот звук вплетает в симфонию утра свою басовую партию.

Ответа не дожидаются, сквозняк с отзвуками коридорной жизни врывается в комнату, и страницы книжки рядом с кроватью трепещут, словно попавшийся кошке воробей. Ислам поднимается на локтях и видит Наталью. Лицо бледное, под кожу словно впрыснули тени, а в глаза - нездоровый блеск. Каре торчит в разные стороны чёрно-красными колючками. Будто плотоядный дикобраз, таскающий на спине вместо яблок птичьи сердца.

Позади маячит суровая бабушка-комендант и охранник, мужчина средних лет с растерянным видом.

- Ты что не отвечаешь на телефон? - спрашивает Наталья хриплым голосом.

На ней линялые джинсы и свитер. На ногах кеды, с подошв отстаёт грязный снег. Почти в таком же виде он видел её в тот раз, когда шли со Славой “в ночь”, и спросонья удивился: неужели только вернулась с очередной вылазки?

- А откуда у тебя мой номер?

- Я ж говорю, самозванка она, - встревает бабка. - Михалыч, хватай её! Ну что ты стоишь?

Лицо у мужика стало совсем растерянным.

- Слушай, скажи им, а? - нервно говорит Наталья. Косится назад, туда, где Михалыч, растопырив руки, приноравливается схватить её за талию. - Их, похоже, заклинило. Неслись за мной по всему коридору, как будто я им денег должна.

Лицо комендантши наливается кровью, набухает, и в горле что-то двигается, словно поршень в насосе.

- Это ко мне, - бормочет Ислам, натягивая до подбородка одеяло. - Однако ты не очень вовремя. У меня такое ощущение, что я только заснул…

- Слышали? - перебивает Наташа. Лицо грязное, на шее налипли струпья ржавчины.

Проходит внутрь, оставляя на полу мокрые следы, и с силой захлопывает дверь.

- Уже половина восьмого. Тебе всё равно на учёбу.

- Мне ко второй паре…

- Не важно. Яно попал.

- Куда попал?

- Загребли его.

Она опустилась на стул, тяжело, будто кукла, у которой кончился завод. А может, и правда кончился. По лицу видно, что ночь провела на ногах. Плечи опускаются, с мокрых рукавов на пол капает вода. Губы растеряно подёргиваются.

Ислам рывком садится, тянется за одеждой. Он ещё не совсем проснулся, рубашка выскальзывает из рук и планирует на пол.

- Объясни толком.

Натягивает джинсы, носки. Ногой пододвигает к себе ботинки у двери, пальцы торопливо возятся со шнурками. Наташа сидит без движения, зажала руки между коленей, тонкие лопатки под свитером выпирают наружу. В своём коричневом свитере напоминает осколок кирпича. Кажется, с какой стороны не подойди, обязательно уколешься об острый край, измажешься в рыжей пыли.

Осматривается, очень медленно, как будто надеется, что время вдруг да подстроится под движения её головы. А то и вовсе повернёт назад. Графин перед ней, но Наталья всё равно спрашивает:

- У тебя нет воды попить?

- Воды потом. Давай рассказывай.

Хасанов накидывает на плечи куртку и падает на развороченную постель. Сцепляет руки на груди и готовится слушать.

- Мы залезли в здание горадминистрации, - говорит едва не скороговоркой, бросается словами, как будто харкает комками боли. По глазам видно: весь желудок у неё забит болью. - У них там есть замечательный балкончик. Взяли с собой краски. Хотели чиркнуть там пару слов… знаешь, написать: “Смотрите! Мы здесь были, и нам ничего за это не было”. Только это очень длинное предложение, сверху не увидишь, а если писать буквами побольше, всё не уместится. Поэтому решили просто написать: “Здесь была Наташа, Слава и Я”. Тоже хорошо. Моя идея. Броско, выразительно, и все бы смеялись. Это было бы прекрасно. Яно решили полностью не писать, представляешь, как много Яно в городе? Решили, что вроде как от его лица будет это написано.

- Вы идиоты… Господи, какие же вы идиоты, - Ислам хватается за голову. Обнаруживает, что руки уже в перчатках, заставляет себя их опустить. - Не томи. Давай дальше.

Наталья с непонятным выражением двигает по столу графин.

- А потом появились они. Патрульная машина. Чёрт, как будто специально кто-то им глаза приладил… Как только увидели? Арамис успел предупредить: он стоял внизу на стрёме, так что мы успели спуститься и дать дёру…

- Вы? А Яно?

- Яно тоже спустился за нами. А потом вдруг они… светят фонариками, орут чего-то… кажется: “Стоять!” Яно вдруг встал и ничего не говорит. Просто смотрит. Я его тяну, а он не идёт… Только головой мотает…

Оставила в покое графин, пальцы, как будто два паука на паутинках, добрались до губки, до тарелок, сложенных в мойке, до ручки холодильника и ложек. Гремят всем, бесцельно бродят по столу.