Страница 26 из 60
Признание сорвалось с губ непроизвольно, и я в очередной раз порадовался, что мы были только вдвоём. Потому что никто не должен был видеть меня таким — слабым, сомневающимся, неуверенным в себе. Я — Юлиан, мать его, Кораблёв, и в моём словаре не должно было вообще быть таких слов.
Но они были. И произнести их я мог только рядом с ней. Потому что знал — она поймёт. Не засмеётся, не оттолкнёт, а самое главное, никому об этом не скажет.
Нюта покачала головой и поинтересовалась:
— Кто внушил тебе это? Кто вбил в твою голову, что ты недостаточно хорош?
Хмыкнув от комичности ситуации и заранее представив себе реакцию подруги, я просто ответил:
— Ты.
*****
Анна
Сказать, что я опешила — это вот равносильно молчанию. Потому что — ВОТ ЧЁЁЁЁ?! Когда я вообще могла такое сказать? А самое главное — зачем?
— Я тебя не совсем поняла, — честно призналась я.
Юлик, всё так же не поднимаясь с моих колен, повторил:
— Это была ты. Ты сказала мне, что я посредственно играю. Неплохо, но далеко не идеально. И что я могу либо выезжать за счёт других ребят и своей смазливой мордашки, либо начать работать.
Ого. Нет, это было очень в моём стиле — я ведь регулярно говорила Юлиану, чтобы он не задирал нос, чтобы не считал ворон и фокусировался на работе. Но это всё было сделано в мягкой, шутливой форме. Не так…жёстко.
И что самое главное:
— Я не помню этого… — призналась я честно.
На это Кораблёв улыбнулся и ехидно отметил:
— Еще бы — это было под Новый год, и ты тогда выпила пол бокала шампанского. Тебя пробило на откровения тогда после первого же глотка.
Вот как…ну, это в корне меняло дело! С этого и нужно было начинать.
— Оу…да, такое могло случиться, — признала я, прикусывая губу.
Наверное, стоило пояснить мои непростые отношения с алкоголем. Они уходили корнями в то далёкое детство, когда я не то, что говорить или ходить — сидеть не умела. Поэтому, сама я, этого понятное дело, не помнила. Но родители мне как-то раз поведали, почему даже от запаха спиртного мне становилось плохо.
Дело в том, что до мамы у моего отца была девушка. В наше время этим сложно кого-то удивить. То есть люди не делают большие глаза и не кричат: «Как?! Ты уже не девственник?!?!». Нет, всё работает не так. Так вот, девушка. Она была чокнутая. Тотально. Настолько, что не смирившись с тем, что отец её бросил, решила украсть меня. Зачем? Я не знаю! Говорю же — у неё кукушка совсем поехала.
Похитив ребёнка и не желая с ним особо возиться, эта дама напоила меня. Младенца, которому было всего пару месяцев от рождения. На тот момент врачи сказали, что всё со мной в порядке, никаких отклонений в развитии не наблюдается. В принципе, они не соврали — развивалась то я нормально. Но, когда я стала старше, оказалось, что мой организм не переносит алкоголь. Напрочь. То есть даже если капля на язык попадёт — всё, прощай адекватная жизнь.
Пару раз мы с друзьями экспериментировали, пытаясь выяснить, действительно ли всё так серьёзно. Оказалось, что да, ещё как. Потому что по утрам после таких вот «проверок», больше всего мне хотелось умереть. Я не помнила совершенно ничего из того, что делала и говорила, а в голове у меня играл, кажется, симфонический оркестр, правда, почему то только похоронный марш.
Такие вот приветы из детства.
— Но я…блин, я не знаю, зачем я это сказала тогда. Прости, — мягко произнесла я, снова запуская пальцы в его чёрные вихры.
Но Юлик лишь покачал головой — на самом деле просто поелозил по моим коленям:
— Тебе не за что извиняться. Если бы ты сказала это просто, чтобы задеть меня — тогда да. Но ты это втирала мне с таким пылом и упорством, словно от этого зависела твоя жизнь. Или ты правда переживала за меня и моё будущее.
— Но ведь это так и есть, — заметила я с усмешкой, — Я всегда волнуюсь за тебя. Я хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы ты получал удовольствие от работы.
Юлик помолчал немного, а потом негромко произнёс:
— Иногда мне снится, словно я больше не могу играть. Что руки не случаются меня. И струны рвутся, а клавиши рояля просто рассыпаются в прах. Я просыпаюсь — и мне становится по-настоящему страшно. Потому что, оглядываясь назад и вспоминая всё, что у меня было и есть, я понимаю, что ничем, кроме музыки, не умею заниматься. Да и не хочу. А что если этого не станет? Кем я тогда буду?
— Ты будешь собой, — сказала я твёрдо, — Юлианом Кораблёвым. Невероятно талантливым и умным парнем. И музыка всегда будет частью тебя. А если нет — то ты придумаешь себе новую мечту. И она будет не менее грандиозной, чем та, что у тебя уже есть. Ты меня понял?
Я заставила Юлика поднять на меня взгляд — его глаза при этом были полны растерянности и даже какого-то смятения, после чего повторила:
— Ты понял меня?
Сглотнув, Кораблёв кивнул и слабо улыбнулся:
— Да, понял.
— Чудно, — кивнула я, после чего добавила, — И потом — можно же писать музыку и без рук. Ты ведь мне рассказывал о какой-то музыканте, который был парализован почти полностью, но ему это не мешало. Как его там зовут? Джеф, Джексон…
— Джейсон Беккер, — подсказал мне друг с улыбкой.
— Точно! — щёлкнула я пальцами, — Я почти угадала.
Я уже говорила, что у Юлиана в голове — помойка самых разных фактов и историй? Так вот, некоторые из них очень даже интересные и познавательные. Лет в пятнадцать друг поведал мне историю о музыканте, гитаристе-виртуозе Джейсоне Беккере. А после даже показал мне документальный фильм — Юлик вообще дико любил документалки.
Так вот, этот гитарист заболел страшной болезнью. Боковой амиотрафический склероз. Ею же болел Стивен Хокинг. Проще говоря, все мышцы на его теле начали постепенно отказывать. Началось всё с ног, потом перебралось руки, внутренние органы. Постепенно отказало всё — кроме пары мышц лица. Беккеру пророчили смерть, но он прожил долгую жизнь. Для него разработали специальную программу, и он писал музыку, имея лишь несколько подвижных мышц. Несколько альбомов создал. Вот это я понимаю — стремление жить и творить.
— Ты ведь любишь равняться на великих, — озвучила я известный факт, — Так почему бы не перенять уверенность в себе, которой обладал Беккер?
— У меня так не получится.
Я фыркнула:
— Ты достал со своей депрессией! Не получится у него! А ты пробовал? Прекрати хандрить или клянусь боком — я столкну тебя с этой скамьи и уйду отсюда!
Юлиан вдруг широко мне улыбнулся:
— Вот поэтому ты и нужна мне. Ты умеешь подбирать нужные слова и не позволяешь мне скатываться в бездну самокопания.
— Да уж, что есть, то есть, — проворчала я, поглаживая его голову и даже не пытаясь скрыть тёплую улыбку, — Хватит о грустном. Расскажи мне что-нибудь хорошее…
*****
Юлиан
Вернувшись вечером домой, я обнаружил в гостиной только Влади. Сестра сидела на диване и что-то писала в толстой тетради.
— Чем занята? — лениво поинтересовался я, падая в стоящее рядом кресло.
— Домашкой, — отозвалась Владка, хмуро глядя в припаркованный рядом учебник, — Не все же в этой семье — великие музыканты. Кому-то нужно образование, чтобы выжить.
Я пропустил этот камень в свой огород и в ответ запустил свой:
— Конечно, учись-учись. Ведь, как говорится, «Школа вне жизни, вне политики — это ложь и лицемерие».
Сестра подняла на меня хмурый взгляд:
— Что это сейчас было?
— Как? — притворно возмутился я, — Ты не узнала свою собственную речь? Хотя, ты тогда была мужиком, и звали тебя Владимир Ленин, но серьезно, сестрёнка, ты не сможешь оправдываться так вечно.
— Иди ты! — рыкнула Влади, запуская в меня карандашом.
Я поймал его и засунул за ухо, после чего примирительным тоном произнёс:
— Ладно тебе, не злись. У тебя не получается что-то? Давай помогу.
Вздохнув, сестра придвинула ко мне свои тетради и учебник, после чего простонала:
— Физика…
Да, больше мне ничего не нужно было знать. Сестрёнка в точных науках разбиралась, как обезьяна — в моде. Мне же с этим было попроще, так что нередко наши вечера проходили вот так — я сидел и помогал Влади понять непонятное и постичь непостижимое. Ну, или же, отчаявшись, я просто делал домашку за сестру.