Страница 2 из 18
Конец X в. и почти весь XI в. прошли под знаком ожидания Страшного суда, который был перенесен вначале на 1033 г. – тысячелетие Страстей Христовых и Воскресения, а затем и на 1066 г. («число Зверя»). Эсхатологические настроения не оправдались, однако, пронизав все общество, они существенно повлияли на психологию людей Средневековья и сказались на всем историческом процессе, став, в том числе, одной из причин крестовых походов. Одно из сочинений на тему конца света и Страшного суда – «О месте и времени Антихриста» – прямо связывало конец времен с обретением последним христианским монархом Иерусалима, что стало впоследствии главной целью крестовых походов: «Некоторые из наших ученых мужей говорят, что один из царей франков овладеет всей Римской империей. Он будет самым великим и последним из всех царей. После того как закончится его успешное управление империей, он прибудет в Иерусалим и на Елеонской горе сложит с себя скипетр и корону – и это будет концом и завершением Римской христианской империи. И тогда, как предсказано апостолом Павлом, появится Антихрист». Причем написан был этот трактат аббатом монастыря Монтье-ан-Дер Адсоном (910/915–992) еще в 954 г., задолго до Первого крестового похода. О популярности сочинения гораздо позже, накануне и во время самих военных экспедиций в Святую землю, свидетельствует значительное число его сохранившихся вариантов, которые появились в XI–XII вв. Ожидание скорого конца света и стремление к обретению жизни вечной после Страшного суда, для чего следовало искупить грехи и вернуть святыни Господа христианам, было, таким образом, одной из важнейших ментальных предпосылок возникновения крестоносного движения.
В X–XI вв. сложился и ряд сугубо земных, материальных и общественно-политических условий, сделавших возможным начало массовых военных экспедиций в Святую землю. Важнейшим из них стал апогей феодальной раздробленности, когда Западная Европа была представлена не несколькими государствами в современном понимании – прежде всего Францией, Германией, Италией, – а бесчисленным множеством разномасштабных, преимущественно незначительных территориально военно-политических образований, находившихся в весьма слабом подчинении центральной власти. После дробления с середины IX в. некогда могущественной империи Каролингов реальные властные полномочия все больше сосредотачивались в руках региональных властителей, мало считавшихся с волей номинальных монархов. Особенно ярко это проявилось во Франции, где после смерти последнего представителя династии Каролингов Людовика V Ленивого (986–987) королем был избран граф Парижский Гуго Капет (987–996), реальная власть которого ограничивалась лишь наследственным доменом – областью Иль-де-Франс вокруг Парижа. В течение следующих двух столетий представителям династии Капетингов придется с большим трудом вначале удерживать королевскую власть за своим родом, а затем распространять и закреплять свои властные полномочия на территориях отдельных областей Французского королевства. Несколько иной была судьба Восточно-Франкского королевства, в котором в 962 г. Оттон I предпринял попытку восстановления империи Карла Великого. При том, что ему удалось упрочить могущество своей династии и обеспечить объединение Германии и Италии, реальная власть правителей Священной Римской империи выстраивалась на столь же шатком основании личных связей, преданности и договоренностей с герцогами и графами, папской курией и североитальянскими городами, что и власть французского короля.
Гораздо более важным процессом, чем малоуспешные попытки централизации власти, стало в это время окончательное формирования структуры средневекового общества, в котором обособились три базовых сословия – духовенство, рыцарство и крестьянство. Все они, каждое по своему, сыграют в итоге важнейшую роль и в вызревании предпосылок крестоносного движения, и в подготовке и организации экспедиции в Святую землю, и в Первом крестовом походе. Исходя из важнейших функций, выполняемых представителями сословий, они получили у авторов того времени соответствующие обозначения: священники были названы oratores, то есть те, кто молится, обеспечивает всем спасение души; рыцари – bellatores, что означает сражающиеся, защищающие всех; а крестьяне – laboratores, работающие, трудящиеся на земле, чтобы прокормить все сообщество. Это разделение упоминают многие авторы, но одним из первых в первой трети XI в. и, пожалуй, наиболее полно описал его епископ города Лана Адальберон (умер ок. 1031 г.) в поэме, адресованной королю Роберту II Благочестивому (996–1031): «Община верных образует единое тело, но три тела включает в себя государство… Так дом Божий, единым почитаемый, разделен на три части: одни молятся, другие сражаются, третьи работают. Три соседствующие части не страдают от своей раздельности: услуги, оказываемые одной из них, служат условием для трудов двух других; в свою очередь каждая часть берет на себя заботу о целом. Так это тройственное сочленение остается единым, благодаря чему закон может торжествовать, а люди – вкушать мир».
Из трех частей средневекового общества важнейшим для войны был многочисленный слой профессиональных воинов, которые в хрониках и хартиях того времени обозначались латинским термином (во множественном числе) milites – «солдаты». В античном Риме miles называли легионера-пехотинца, однако в конце первого – начале второго тысячелетия нашей эры его стали применять для тяжеловооруженного, сражающегося верхом на коне воина. Отсюда происходит и привычное нам название «рыцарь» (нем. Ritter, франц. chevalier), обозначающее буквально «всадник». К X–XI вв. сформировался весь комплекс рыцарского вооружения и основные приемы боя. Благодаря использованию стремян и изменениям в конструкции седла, обеспечивающим жесткую посадку наездника, на передний план вышло применение воинами тяжелого и очень длинного копья, достигавшего порой 4,5 м. Мощный копейный таранный удар в начале боя, позволявший максимально эффективно использовать всю кинетическую энергию стремительного движения всадника и лошади, составлявших единое, более чем полутонное по весу целое, надолго стал основным боевым приемом рыцарской конницы. На следующей стадии боя рыцари использовали рубящее (практически всегда, за крайне редким исключением, мечи) и ударное (в основном булавы и окованные железом палицы) оружие. При этом наносить удары с сильным замахом, наотмашь позволяла жесткая посадка кавалериста в седле, обеспеченная прежде всего стременами, а также усовершенствованной конструкцией седла и конской сбруи.
Нормандские рыцари (фрагмент гобелена из Байё, XI в.)
Стоил полный комплект рыцарского вооружения чрезвычайно дорого. Так, для X–XI вв. цена оружия, доспехов и боевого коня была эквивалентна стоимости 45 коров. Из них боевой конь «стоил» 12 коров, еще 12 – кольчуга, меч вместе с ножнами оценивался в 7 коров, по 6 приходилось на шлем и ножные латы, а еще 2 – на копье со щитом. При этом перечисленное составляло лишь минимально необходимый набор, к тому же требовавший, вследствие военного применения, постоянного ремонта, обновления, а нередко и замены. Столь высокая стоимость боевого снаряжения закономерно обуславливала положение рыцарства как особой, элитной категории воинов. Стать одним из них мог лишь тот, чье имущественное и, следовательно, социальное положение позволяло не только приобрести соответствующее вооружение, но также с детства вести определенный образ жизни: обучаться верховой езде и владению разными видами оружия, проводить время в непрестанных тренировках, охотясь, участвуя в рыцарских турнирах и, конечно же, войнах.
К рубежу X–XI вв. рыцарство окончательно выделяется как особая привилегированная социальная прослойка благородных воинов, оказаться в которой можно было либо по праву рождения, либо, при удачном стечении обстоятельств, служа богатому знатному сеньору, благодаря умению и личным заслугам. Судя по материалам источников того времени, доступ в рыцарское сословие еще не был тогда окончательно закрыт для простолюдинов, и благодаря одному из факторов – личной доблести и умению сражаться, службе в военном отряде крупного феодала, зажиточности крестьянского хозяйства – либо их сочетанию можно было по факту, а затем и по праву стать рыцарем. Интересна в этом плане одна из грамот аббатства Болье, расположенного неподалеку от города Лиможа, датированная 971 г. В ней было оговорено, что министериалы[3] аббатства, управлявшие его поместьями, имели право носить оружие, однако разрешены им были только копье и одна шпора. При этом им запрещалось именоваться «воинами» – milites, иметь меч, щит, а также особую одежду с разрезами спереди и сзади, подобную рыцарской. Судя по всему, запрет преследовал цель предотвратить переход несвободных министериалов в рыцарское сословие, к чему они явно стремились и были способны этого добиться благодаря умению владеть оружием, служебному положению и уровню благосостояния. О том, что подобные переходы были в ту пору еще вполне обычным, широко распространенным и массовым явлением, свидетельствует отмеченное исследователями существенное увеличение количества тяжеловооруженных конных воинов в X–XI вв., когда их число выросло, по сравнению с предыдущими столетиями, по меньшей мере в полтора-два раза.
3
В средневековой Западной Европе слуги и служилые люди короля и крупных феодалов; несли придворную, хозяйственно-административную и военную службу, за что могли получать земельные наделы (лены). (Прим. ред.)