Страница 5 из 13
– Ваш тесть действительно в вас не ошибся.
– Как сказать, Михаил Павлович, как сказать. Сколь бы ни оправдывал я ожиданий господина Иратова, а только должно ему было искать для дочери другого человека.
Слушая несчастного чиновника, великий князь ловил себя на мысли, что излагаемая тем история некоторым образом перекликается с его собственной. Но так, ежели поменять в ней местами знаки – плюсы и минусы, безвинных и виноватых. Как если бы в театральной пьесе персонажи поменялись амплуа…
– Скажите, любезный Иван Евграфович, неужто вы никогда не спрашивали вашу супругу о её прошлом?
Тот с готовностью кивнул.
– Я, безусловно, не святой. Конечно, я задумывался, и не раз, над тем, кто мог быть настоящим отцом Оленьки. Но, думая об этом, вопросы я задавал себе.
Он вздохнул, немного помолчал, затем произнёс печально:
– И мне представлялся этакий заезжий хлыщ-студент, соблазнивший неопытную девушку. Ну, знаете, стихи, луна, клятвы и прочее – как обычно это и бывает. И такая вот вполне безобидная версия меня успокаивала. Саму Антонину я об этом не спрашивал. «Почему?» – спросите вы. Да попросту я боялся. И правды боялся и лжи.
– Так что изменило вашу благополучную жизнь?
Картайкин закрыл глаза, уйдя в воспоминания…
– Мы долго жили сравнительно уединённо, наслаждаясь обществом друг друга. Антонина, для своего юного возраста, казалась на удивление, хорошей и любящей матерью. Да. Именно. – Он помолчал немного. – Вот именно – казалась хорошей матерью. Ведь она проводила почти всё своё время с малышкой. Она настолько занимала себя Оленькой, что взятой нами няне почти что и не оставалось дела. Она будто вцепилась в это своё новое занятие. Я полагал, что так, наверное, и должно было быть. А между тем, теперь мне представляется, что в этом было нечто нездоровое. – Он покачал головой. – Совсем затворниками мы не жили, нет. Время от времени мы делали визиты моим пожилым родственникам. Изредка к нам приходили на чай мои сослуживцы с супругами. Жена вела себя со всеми ровно, однако ни с кем не сходилась ближе. Иногда я даже вывозил супругу в театр. Но светскими людьми мы конечно же не были. Так прошло несколько лет. Счастие наше казалось почти безоблачным.
Он поднял голову и посмотрел не в лицо собеседника, но будто бы сквозь него…
– Знаете, я вот беседую сейчас с вами, а будто в первый раз за последние годы с откровенностью и без страха разговариваю сам с собой. Сказал «казалось» да тут и очнулся. Но я и ранее чувствовал, конечно, чувствовал, что есть в этом нашем благополучии что-то неладное. Вот как есть не настоящее что-то.
«Спектакль, – подумал Михаил Павлович. – Во дворце, задуманном не мною и безо всякого моего участия, но подаренном, вручённом вместе со всей обстановкою вплоть до белья и посуды, где в одном только рабочем кабинете я и чувствую себя собой, разыгрывался скучный утомительный спектакль. Бесправные актеры изображали всемогущих принцев, несчастные изображали счастливых, а трусы – храбрецов, да так скверно, что сами себя же и освистывали…»
– Первых признаков перемены в жене я не то, чтобы не заметил, но старался не замечать. Я всячески подавлял в себе тревогу. Оправдывал хандрой, временным нездоровием. Но позже стало слишком очевидным, что супруга моя крепко заскучала. Она не жаловалась, однако я видел, что присущая ей живость будто покидает Антонину. Она реже смеялась, с меньшим удовольствием играла с дочкой, чаще доверяя её опеке няни. Со мною она стала, не то, чтобы холодна, однако принимала меня всё безразличнее. Она уходила в себя, и нам, зачастую, было не о чем поговорить за ужином. А несколько раз, среди ночи, я заставал её в слезах. На мои вопросы не было ответов, и подарки мои Антонину не радовали…
– И что же вы?
– Я? Я, глупец, решил её развлечь. Я, видите ли, намеревался устроить моей Тонюшке праздник. Ведь я за эти годы так толком и не узнал её…
Он промокнул салфеткой влажные покрасневшие глаза.
– Но я ведь… Я никогда не лез к ней в душу. Мне думалось, что тем я проявляю деликатность, что я щажу её. На самом деле я щадил себя. И где-то затаённым краешком моего существа я чувствовал, угадывал Нечто, которое до времени спряталось в ней.
Великий князь при последних словах собеседника невольно вздрогнул. Все эти годы он отгораживался от семьи, от жены, отталкивая милейшую Елену Павловну показной холодностью. Родные, весь близкий круг Михаила Павловича, терялись в догадках – отчего добрый по природе своей, отнюдь не бесчувственный человек, груб и бездушен с собственной супругой. Она же, тщетно пытаясь отыскать в себе хоть бы какую-то вину в происходящем, страдала. Из хорошенькой приятной в общении женщины, великая княгиня постепенно превращалась в потерянную тень… Единственной причиною её несчастия был он, скрывающий в себе того, кто поселился в нем однажды и затаился в глубине сознания… Того напуганного загнанного Зверя, обнаружив которого, Елена Павловна признала бы супруга сумасшедшим. Тогда его жизнь, без всякого сомнения, была бы окончательно разрушена. Мысли об этом приближали к отчаянию. Но он, сопротивляясь подступавшей временами слабости, продолжал бороться. Иногда это давалось слишком трудно – так, как сегодняшним днём, как сейчас.
Картайкин не заметил в собеседнике волнения и увлеченно продолжал.
– Я намеревался подарить супруге настоящий праздник. Сложившиеся обстоятельства замечательно тому способствовали. На тот момент мне был пожалован следующий чин, а также медаль «За усердие». Я был удостоен чести быть приглашенным на императорский бал. Бал давали в честь тезоименитства императрицы Александры Федоровны. Впервые в жизни я должен был присутствовать при дворе. И этот день перевернул всю нашу жизнь.
– Но в каком же году это было?
Иван Евграфович задумался, поморщил лоб…
– Да уж почти пять лет назад… Значит, в 1831. Да, именно так, в тридцать первом году. А что? Вы там присутствовали?
– Нет, нет, – Михаил Павлович печально покачал головою. – Меня тогда не было… в столице. Только… Тот злополучный год сложился для меня нерадостно. С тех пор в моей жизни происходят перемены. Дурные перемены. Всё это поразительно. Но продолжайте, продолжайте.
– Искренне благодарю вас за терпение… Так вот. Все три недели перед выходом супруга пребывала в необычайном оживлении. Она похорошела, на бледных до того щеках появился румянец. В наши отношения как будто вернулась прежняя теплота. Она взахлеб рассказывала мне о своих заботах. А их, – Картайкин улыбнулся, – появилось не мало. Антонина объездила всех дорогих модисток, покуда, после долгого сомнения, не выбрала фасон для платья. Она пропадала в ювелирных салонах в поисках подходящих украшений. Я же только одобрял все её траты и во всём поддерживал. Впрочем, она ни в чем и не прогадала. Да.
Он мечтательно прикрыл глаза.
– Зеленое шелковое платье чудесного оттенка с венецианским черным кружевом, изумрудное колье на белой шее – всё как нельзя лучше подходило к её золотисто-рыжим волосам. Моя жена была очаровательна. Я раздувался от гордости, что эта женщина, со мною под руку, – моя законная жена. Конечно, Антонина не осталась незамеченной. Пройдя со мною в полонезе, весь вечер она уже не сходила с доски. Я утомился отвечать на представления её новых кавалеров. В большинстве, это были люди военные. Вы понимаете – усы, мундиры, галантность в обращении. По части дам господа офицеры весьма искушённые люди.
(Великий князь на это только усмехнулся.)
– Антонину закружило так, что перед выходом на ужин, она, чуть было, не забыла про меня и не пошла с партнером по мазурке. Правда, опомнившись, долго смеялась и виноватилась. Мне стало несколько не по себе, хотя обиды я тогда не высказал.
– А это зря, – заметил «отставной полковник». – В подобных случаях необходимо сразу показать характер. Приличия на то и существуют, чтобы держать в узде свои страсти и обуздывать пороки. Забыв приличия, жена компрометирует не только самоё себя, но унижает прилюдно супруга. Тут показывать слабину непозволительно.