Страница 4 из 42
О, когда б только эти войска!.. Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает
весна.
Часовые любви на Волхонке стоят. Часовые любви на Неглинной не спят. Часовые любви по Арбату идут неизменно... Часовым полагается смена.
1958
ПЕСЕНКА ОБ АРБАТЕ
Ты течешь, как река. Странное название! И прозрачен асфальт, как в реке вода. Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - мое призвание. Ты - и радость моя, и моя беда.
Пешеходы твои - люди невеликие, каблуками стучат - по делам спешат. Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - моя религия, мостовые твои подо мной лежат.
От любови твоей вовсе не излечишься, сорок тысяч других мостовых любя. Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - мое отечество, никогда до конца не пройти тебя.
1959
ЖИВОПИСЦЫ
Живописцы, окуните ваши кисти в суету дворов арбатских и в зарю, чтобы были ваши кисти словно листья. Словно листья,
словно листья к ноябрю.
Окуните ваши кисти в голубое, по традиции забытой городской, нарисуйте и прилежно и с любовью, как с любовью мы проходим по Тверской.
Мостовая пусть качнется, как очнется! Пусть начнется, что еще не началось! Вы рисуйте, вы рисуйте,
вам зачтется... Что гадать нам:
удалось - не удалось?
Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы, наше лето, нашу зиму и весну... Ничего, что мы - чужие.
Вы рисуйте! Я потом, что непонятно, объясню.
1959
x x x
Когда затихают оркестры Земли и все музыканты ложатся в постели, по Сивцеву Вражку проходит шарманка смешной, отставной, одноногий солдат.
Представьте себе:
от ворот до ворот, в ночи наши жесткие души тревожа, по Сивцеву Вражку проходит шарманка, когда затихают оркестры Земли.
1959
АРБАТСКИЙ ДВОРИК
...А годы проходят, как песни. Иначе на мир я гляжу. Во дворике этом мне тесно, и я из него ухожу.
Ни почестей и ни богатства для дальних дорог не прошу, но маленький дворик арбатский с собой уношу, уношу.
В мешке вещевом и заплечном лежит в уголке
небольшой, не слывший, как я, безупречным тот двор с человечьей душой.
Сильнее я с ним и добрее. Что нужно еще?
Ничего. Я руки озябшие грею о теплые камни его.
1959
ДЖАЗИСТЫ
С.Рассадину
Джазисты уходили в ополченье, цивильного не скинув облаченья. Тромбонов и чечеток короли в солдаты необученные шли.
Кларнетов принцы, словно принцы крови, магистры саксофонов шли,
и, кроме, шли барабанных палок колдуны скрипучими подмостками войны.
На смену всем оставленным заботам единственная зрела впереди, и скрипачи ложились к пулеметам, и пулеметы бились на груди.
Но что поделать, что поделать, если атаки были в моде, а не песни? Кто мог тогда их мужество учесть, когда им гибнуть выпадала честь?
Едва затихли первые сраженья, они рядком лежали. Без движенья. В костюмах предвоенного шитья, как будто притворяясь и шутя.
Редели их ряды и убывали. Их убивали, их позабывали. И все-таки под музыку Земли их в поминанье светлое внесли, когда на пятачке земного шара под майский марш, торжественный такой, отбила каблуки, танцуя, пара за упокой их душ.
За упокой.
1959
РОДИНА
Говоришь ты мне слово покоя. Говоришь ты мне слово любви. Говоришь ты мне слово такое, восхищенное слово "Живи!".
Я тобою в мучениях нажит, в долгих странствиях каждого дня. Значит, нужен тебе я и важен, если ты позвала вдруг меня.
Говоришь ты мне долгие сроки. Говоришь ты мне слово "Твори!". Мои руки - они твои слуги, не мои они слуги - твои.
И твое меня греет дыханье. Значит, с празднествами и бедой, с мелочами моими, с грехами я единственный, праведный, твой.
Значит, люб я тебе хоть немного, если, горечь разлуки клубя, говоришь ты мне слово "Тревога!", отрываешь меня от себя.
И наутро встаю я и снова отправляюсь в решительный бой... Остается последнее слово. Оставляю его за собой.
1959
Опустите, пожалуйста, синие шторы.
Опустите, пожалуйста, синие шторы. Медсестра, всяких снадобий мне не готовь. Вот стоят у постели моей кредиторы молчаливые: Вера, Надежда, Любовь.
Раскошелиться б сыну недолгого века, да пусты кошельки упадают с руки... Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, остаются еще у тебя должники!
И еще я скажу и бессильно и нежно, две руки виновато губами ловя: - Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда, есть еще на земле у тебя сыновья!
Протяну я Любови ладони пустые, покаянный услышу я голос ее: - Не грусти, не печалуйся, память не стынет, я себя раздарила во имя твое.
Но какие бы руки тебя ни ласкали, как бы пламень тебя ни сжигал неземной, в троекратном размере болтливость людская за тебя расплатилась... Ты чист предо мной!
Чистый-чистый лежу я в наплывах рассветных, перед самым рождением нового дня... Три сестры, три жены, три судьи милосердных открывают последний кредит для меня.
1959
x x x
О.Б.
Мы стоим - крестами руки безутешны и горды, на окраине разлуки, у околицы беды, где, размеренный и липкий, неподкупен ход часов, и улыбки, как калитки, запираем на засов. Наступает час расплаты, подступает к горлу срок... Ненадежно мы распяты на крестах своих дорог.
1959
ТЕЛЕГРАФ МОЕЙ ДУШИ
С.Ломинадзе
Стихло в улицах вранье. Замерло движенье. Улетело воронье на полях сраженья.
Лишь ползут из тишины, сердце разрывая, как извозчики войны, красные трамваи.
Надеваю шинель главную одежду, понимаю сильней всякую надежду.
Замирает в тиши, чуткий, голосистый, телеграф моей души: нет телеграфиста.
Он несет свой синий кант по сраженьям грозным. Он уже прописан там. Там с пропиской просто.
Южный фронт. Бельэтаж. У конца дороги. От угла - второй блиндаж... Вытирайте ноги!
1959
x x x
О.Б.
...И когда под вечер над тобою журавли охрипшие летят, ситцевые женщины толпою сходятся - затмить тебя хотят.
Молчаливы. Ко всему готовы. Окружают, красотой соря... Ситцевые, ситцевые, что вы! Вы с ума сошли: она ж - своя!
Там, за поворотом Малой Бронной, где окно распахнуто на юг, за ее испуганные брови десять пар непуганных дают.
Тех, которые ее любили, навсегда связала с ней судьба. И за голубями голубыми больше не уходят ястреба.
Вот и мне не вырваться из плена. Так кружиться мне, и так мне жить... Я - алхимик. Ты - моя проблема вечная... тебя не разрешить.