Фривольные письма

Какого черта?

Глава 2

Лука

Ты – отстой.

Ты – отстой.

Ты – отстой.

С тех пор как я распечатала это письмо, я не могла сосредоточиться ни на чем другом.

Когда я упаковала большую часть папиного барахла, мой ум наводнили мысли о мальчишке – ну, теперь уже мужчине, – который когда-то был близок мне и дорог моему сердцу.

Мое ментальное путешествие по волнам памяти прервало сообщение.

Док: Могу поклясться, что только что видел в Центральном парке синицу.

Синицу?

Лука: Что?

Док: Евразийскую голубую синицу, лазоревку. Одну из самых изящных птиц этого семейства.

Лука: А, вы наблюдаете за птицами. Мне следовало бы знать об этом.

Док: Это неперелетная птица, обнаруженная за океаном, то есть, возможно, это не она. Но если это не синица, тогда кто? В последний раз я видел такую в Англии.

То, что он упомянул Англию, звучало странно – почти так же странно, как сигнал из космоса, пришедший с письмом Гриффина. Хотя формально письмо прислали из Калифорнии. Мне действительно нужно было глотнуть свежего воздуха и поговорить об этом с Доком. Никогда прежде я не рассказывала ему о Гриффине.

Лука: Мне нужно кое о чем поговорить с вами. Не могли бы вы зайти ко мне?

Док: Думаю, проветриться вам было бы полезно.

Я вздохнула, понимая, что он прав. Впрочем, мне нужно было убедиться, что он находится не в многолюдном месте.

Лука: В парке сейчас много народа?

Док: Нет. В любом случае не там, где я сейчас сижу.

Лука: Хорошо. Не могли бы вы сообщить мне, где именно я могу вас найти?

Когда я подошла к статуе сокольничего в Центральном парке, Док сидел на скамейке. Его бинокль смотрел в небо, и когда он опустил его до уровня глаз, то подпрыгнул, словно я напугала его.

– Что же, похоже, вы нашли свое тотемное животное, – поддразнила я. – Полагаю, пошел слух, что в городе находится самый большой любитель птиц, который когда-либо посещал Нью-Йорк.

– Надеюсь. Это все хлеб. Чтобы привлечь их внимание, много не нужно. Беда в том, что они не понимают, когда корм заканчивается. Вы тут же поймете, что попали в фильм Альфреда Хичкока. – Повернувшись ко мне, он вгляделся в мое лицо. – Что происходит, Лука? Кажется, вы выглядите встревоженной. Вас что-то сильно беспокоит?

– Нет, дело не в этом.

– У вас стресс после упаковки вещей? Вам нужна моя помощь?

– Нет. В этом смысле я довольно успешно поработала. – Я аккуратно открыла кофе, только что купленный в закусочной на колесах, на углу, и подула на него. – Впрочем, случилось кое-что еще.

– Что же?

Сделав глоток кофе, я кивнула.

– Я получила нежданное письмо от одного старого друга по переписке. Его зовут Гриффин. Письмо лежало в стопке почты, которая обычно пересылалась мне в Вермонт.

– Что же вас беспокоит в этом письме?

– Впервые за много лет я получила весточку от него, и она оказалась слегка… раздражающей… язвительной. В общем, он сказал, что я – отстой. Меня это задело, потому что… отчасти он прав. Честно говоря, я никогда не объясняла ему, почему восемь лет назад перестала отвечать на его письма.

Док с понимающим видом ненадолго прикрыл глаза, видимо, точно зная, куда я клоню.

– Восемь лет назад… пожар.

Я просто кивнула.

Восемь лет назад изменилась вся моя жизнь.

В семнадцать лет я была обычным подростком. Проводила пятничные вечера на заполненных до отказа открытых трибунах, наблюдая за тем, как мой приятель, капитан футбольной команды, забивает тачдауны, ходила в торгово-развлекательный центр с друзьями, посещала концерты. В то время я даже не могла бы сказать, что такое агорафобия. Я не боялась ничего на свете.

Та моя жизнь, которую я знала, закончилась четвертого июля, в выпускном классе. Предполагалось, что меня ожидает сказочное лето, но вместо этого оно стало моим самым страшным ночным кошмаром.

Мы с моей лучшей подругой Изабеллой приехали в Нью-Джерси послушать нашу любимую группу The Steel Brothers, когда в двух шагах от места, где проходил концерт, на крышу попали несколько горящих петард фейерверка. Начался пожар, охвативший все здание, и больше сотни человек, включая Изабеллу, погибло. Я осталась жива только потому, что в этот момент стояла в очереди в фойе первого этажа – в стороне от очага пожара.

– Ну, вы знаете, как долго меня мучило чувство, будто я не вправе жить, если Иззи умерла, – сказала я. – Если бы она пошла купить газировки, то осталась бы жива. В то время мое психическое состояние было настолько тяжелым, что некоторое время я не позволяла себе радоваться всем тем вещам, которые делали меня счастливой. Одной из них была переписка с Гриффином. Он жил в Англии, и мы переписывались со второго класса – целое десятилетие. С течением времени мы стали не просто друзьями по переписке. Мы доверяли друг другу. Когда произошел несчастный случай… я просто перестала писать ему, Док. Я замкнулась в себе и прекратила отвечать. Я позволила умереть нашей дружбе, как позволила умереть в себе всему остальному.

Вскоре я начала избегать многолюдных мест, а спустя годы мои страхи только возросли. Теперь, в двадцать пять лет, у меня длинный список фобий. Единственное преимущество моего затворничества заключается в том, что оно обеспечивает мне бесконечные часы одиночества, давая возможность писать. Мой самый первый роман, который я опубликовала на собственные средства, в конечном счете пару лет назад стал пользоваться большой популярностью, и, прежде чем я узнала об этом, я написала три детективных бестселлера под именем Райан Гриффин и заключила контракт с крупным издательством.

– Вы сказали, что его зовут Гриффин? Это не ваш…

– Да. Райан – это фамилия моей учительницы, которой я подписывала письма к нему. А Гриффин – от того Гриффина.

Док был заинтригован:

– Это очень интересно, Лука.

Давненько я не снабжала Дока материалом для оценки и анализа.

Примерно в то время, когда мои книги начали хорошо продаваться, я поняла, что хочу взять на себя ответственность не только за собственную карьеру, но и за жизнь. Именно тогда я нашла доктора Максвелла, который продолжал иногда работать, выйдя на пенсию, и был единственным мозгоправом в Вермонте, выезжавшим на дом к страдающим агорафобией. Я в то время не знала, что Док даже эксцентричнее меня, и, разумеется, в конечном счете он стал моим лучшим другом. Я знаю, что у нас сложились крайне странные отношения пациента с клиентом, но с нами это сработало. В результате мое обсаженное деревьями владение стало прибежищем для любителя птиц.

– Когда в последний раз до этого Гриффин писал вам? – спросил он.

– В первый год после того, как я перестала отвечать, он писал несколько раз, прежде чем окончательно отчаялся получить от меня письмо. Я тогда жила просто в оцепенении. А к тому времени, когда я поняла, что наделала – что навредила тому, чем дорожила больше всего в жизни, – мне было слишком стыдно написать ему ответ. – Я вздохнула, признав горькую правду. – Во многих отношениях потеря Гриффина стала наказанием, которое я сама назначила себе за то, что выжила после пожара.

Док на минуту отвернулся, переваривая услышанное.

– Что же, ваш литературный псевдоним очевидно свидетельствует о том, что вы, в той или иной мере, цеплялись за Гриффина.

– Безусловно. Я никогда не забывала его. Только я не думала, что когда-либо снова услышу о нем. Я поражена. Впрочем, я даже не могу винить его за высокомерие. В его глазах я заслуживаю этого. Он не знает, что произошло на самом деле.

– Что вас удерживает от того, чтобы объясниться сейчас? Если бы вы написали ему ответ, это наверняка пошло бы вам на пользу. И давно пора.