Страница 42 из 52
На втором этаже - в 34-й и 36-й комнатах- живут эти два поэта-друга, и, кажется, земля, сделав положенное количество оборотов, вновь возвратилась на круги своя.
4 августа предстоит презентация новой книги Имерманиса "Американское наследство", выпущенной издательством "Артова".
- Закрытие Дома творчества было для меня настоящей трагедией, признается писатель. - Последние пять лет я почти безвылазно жил здесь и видел агонию, которую переживал Дом. В результате разного рода комбинаций, в которых принимали участие легализованные мафиозные структуры. Дом был доведен до банкротства и чуть было не пошел с молотка. Я стал последним, кто покинул этот тонущий "Титаник"...И это была пора отчаянья, когда я стал задумываться о самоубийстве. Правда, на это у меня были и другие "маловразумительные причины". Но, слава Богу, появилась искорка в конце тоннеля. Благодаря настоятельным обращениям к правительству отдельных писателей, Дом вновь начал функционировать. Робко, по-нищенски, ограниченно - без питания, горячей воды и медицинского обслуживания. И без именитых, со всей страны, обитателей, которые в старые добрые времена навещали этот благословенный уголок. Я не устаю повторять, что на базе Дома творчества необходимо создать культурный центр, каковым, собственно, он уже был на протяжении многих лет. Здесь жили и работали выдающиеся прозаики, поэты, драматурги, и аура, которая буквально впиталась в его стены, не должна быть до конца разрушена. В свое время здесь всходили ростки диссидентской литературы...
Сейчас я живу, как и прежде, по соседству с Марисом Чаклайсом, и испытываю такое ощущение, будто я вернулся с чужой планеты на родину, в свой дом. Из окон я вновь вижу свое любимое море и чувствую себя по-настоящему счастливым. И хотя бы частично возрожденным. Частично - ведь для полного возрождения не хватает того, что определяется формой Маркса: бытие определяет сознание. Мое нынешнее бытие - нужда, болезни, заброшенность...
- Анатол, в свое время, когда у официальной критики был особый спрос на положительного героя, ты писал романы, интрига которых в лучшем случае закручивалась в недалекой от нас Германии. Как, например, в твоем романе "Гамбургский оратор", а чаще всего - за океаном, в Америке...
- Ты должен учитывать одно немаловажное обстоятельство: мои молодые годы, кажется, до двадцати шести лет, прошли в более или менее свободной стране - в буржуазной Латвии. И, естественно, на мой менталитет имело большое влияние то самое буржуазное свободомыслие, о котором после 1940 года приходилось только мечтать. Поэтому, когда я захотел реализоваться, как писатель, я должен был выбирать: или пойти по колее официальных требований к литературе, или избрать какой-то свой путь. Разумеется, в рамках господствующей идеологии. И, чтобы сохранить свое "я", выбрал второй путь. В то время, когда некоторые мои коллеги создавали "соцреалистические нетленки", я придумал свою "коронку". "Создал" детективное агентство частных сыщиков Дейли и Муна, которые жили и работали в Нью-Йорке. Моему воображению стало тесно на просторах Латвии, и оно, в виде литературных персонажей, "перекочевало" в США. Где, кстати, я никогда не был и теперь уже, наверное, никогда не буду...
- И все же пришло время, когда ты не смог отмахнуться от реалий жизни, которая буквально ворвалась в наши двери...
- В конце 1984 года, в одном интервью я имел неосторожность сказать, что работаю над новым романом главными действующими лицами которого будут представители мафиозных группировок, проститутки и другой уголовный "середняк ", которым так полна наша жизнь. Тогда я заявил, что эти пороки отнюдь не случайность в нашей жизни, а - закономерная ее данность. Наверное, я бы первым советским литератором, который в художественном произведении употребил такие понятия, как "мафия", "коррупция" и т.д. Писательница Лариса Исарова написала в 1986 году, что в некоторых моих книгах есть провидческие элементы. И в этом новом романе (первоначальное название "Черный обелиск"), который был задуман в 1984 году, как раз и шла речь об организованной преступности, сцементированной с партийно-государственным аппаратом. Очевидно, несколько строчек из моего интервью, в котором упоминались и "мафия" и "коррупция", попали в поле зрения идеологических фильтровщиков. Результат не заставил себя долго ждать: редактор, осмелившийся опубликовать мою крамолу был вскоре снят со своего поста. И тогда я понял, что моему роману суждено какое-то время полежать в рабочем столе, а может, и навсегда затеряться среди неопубликованных рукописей. Кто же тогда мог предугадать, что систему уже душит "рак", и не пройдет трех лет, как ее похоронят? На протяжении четырех лет я носился с этим романом по всем издательствам и журналам. Предлагал всем, кому не лень... И все , не будь дураками, отфутболивали меня куда подальше. Некоторые редакторы особенно были оригинальны: дескать, я в своем сочинении очернил нашу действительность. Однако времена быстро менялись...
В 1992 году, то есть спустя четыре года после его написания, роман был опубликован в издательстве "Авизе". Мне предложили изменить его название: из "черного" он превратился в "Красный обелиск". Тираж был мизерный, потому неудивительно, что книга разошлась довольно быстро. Однако ни коллеги по перу, ни критики ее не заметили. Все в то время занимались политикой и на литературу плевали из своего "подземельного" политического ада. И если выход в свет "Красного обелиска" остался в обществе незамеченным, то для самого автора и издательства публикация имела роковые последствия. "Авизе" обанкротилось.
- Ты говорил, что в сентябре 1992 года ты был на грани отчаянья и даже подумывал об самоубийстве... Если вдуматься в это, охватывает оторопь, ужас... Сейчас, могу тебе признаться, когда ты мне о этом сказал, я грешным делом, подумал, что это очередной твой эпатаж. А потом, когда увидел твои глаза, все понял...
- Такими вещами разве шутят? Я оказался в центре разрухи всего того, на чем, собственно, и держалась моя жизнь. К сожалению, такие кризисы отчаянья повторялись. Я очень серьезно думал о самоубийстве и даже "сочинил" сравнительно безболезненный способ ухода. Кто-нибудь может его "запатентовать", как исключительно простой и гениальный по исполнению. Я опубликовал более ста книг, и потому финал личной драмы я хотел сделать особенно "убедительным".