Под жёлтым зонтом

– А ты чем?

– Понятно, огурцом. Но ты, может, не привык?

– Думаешь, я из дворца сбежал? Давай свои огурцы.

Мы выпили с ним по первой – за встречу. С непривычки я задохнулся, и Макар тут же сунул мне под нос кусок ржаного хлеба:

– Занюхай!

Я втянул пряный запах, и мне сразу стало легче дышать. Макар, причмокивая, зажевал огурцом и с любопытством спросил:

– А ты, правда, откуда сбежал-то?

Самогонка уже мягко обволокла мою память, чтобы я мог взглянуть на все нетрезвыми и оттого близорукими глазами. И если повезет – вообще ничего не разглядеть. Но Макар ждал, безразлично похрустывая огурцом. Конечно, я бы мог с ходу наплести ему с три короба, и он, пожалуй, не усомнился бы. Ведь мы были из разных миров, и он понятия не имел, что происходит в моем.

Но неожиданно для себя я ему все рассказал.

Глава 20

– Вот сучара! – воскликнул Макар, когда я замолчал. – Ни хрена себе, как отец! И баба твоя тоже хороша… Нашла кусок пожирнее, так что ли?

– Она никогда меня не любила.

– А ты не заступайся, простофиля. Чего ж ты в нее вцепился, коли не любила? У тебя, поди, от девок-то отбою не было! Вон ты какой… Как из кино, если отмыть хорошенько.

– Вот это точно, – спохватился я. – Помыться бы…

Макар удивился:

– Ну ты сказал! Баню среди ночи топить? Здесь тебе не город: Этих ваших душевых кабинок нету.

Мне стало смешно.

– Где ты видел душевые кабинки?

– Рассказывали, – сознался он. – Тот парень, фальшивомонетчик. В деньгах купался, паразит! Да, видать, зарвался малость… У тебя есть дома такая кабинка?

– Нету. И квартира у меня обычная.

– И евроремонт не делал? – усомнился Макар.

Я вспомнил отставшие в углу своей комнаты обои. Когда открывали форточки, стены начинали угрожающе потрескивать, будто под бумагой расправляло сухие крылья неведомое насекомое. Но ремонт пугал меня сильнее, чем это существо. К тому же, нам с мамой просто некуда было переселиться на это время. Она еще могла бы пристроиться у подруги, но кто приютил бы меня на целых три месяца?

Макар между тем продолжал допытываться:

– Куда ж ты деньги тратишь?

– Да я не так много и получал… Лари только раз прибавил мне зарплату. Может, он ждал, что я попрошу?

– Ну, и попросил бы! Чего там, раз все равно на хозяина работал? Теперь-то, конечно, оно, вроде, и лучше, что не просил…

– И потом я мечтал купить дом… За городом, как у Лари. Только побольше. Чтобы у Арины был светлый кабинет. И чтобы спальня была. И две или три детские.

– Э-э! – встревожился Макар. – Да ты сейчас разревешься… Давай-ка, еще по одной. Чтоб дух укрепить!

Выпив, он решительно сказал:

– Ничего, Кирюха, жизнь она, собака, длинная. Очухаешься. Перво-наперво, знаешь что? Откормить тебя надо, дохловат ты малость… Может, потому этот Лари так легко с тобой и справился?

– Не потому, – сказал я.

– Все равно. При твоем росте надо есть побольше. Моя Пашуня тебя в два счета откормит. А чего ты, правда, такой хилый? Не подумаешь даже, что в ресторане работаешь.

– Работал, – поправил я. – В прошедшем времени.

– Э-э, – снова протянул он. – В прошедшем мы, Кирюха, всегда успеем. Поживем пока что в настоящем.

Он постелил мне прямо на полу драное ватное одеяло и виновато пробормотал:

– Завтра мы тебя отмоем, а нынче уж так перекантуйся. Пашка голову оторвет, если я тебя таким на кровать пущу. Она в смысле порядка строгая баба.

– Ничего, – заверил я.

Сейчас это и вправду не имело для меня значения.

– Спи, дружок, – Макар заботливо прикрыл меня полушубком. —Намаялся…

Овчина пахло терпко и чуть душновато, но я накрылся с головой, чтобы получше спрятаться от того мира, который все еще был со мной. Или я с ним? От выпитого в голове завертелась шальная карусель, и постепенно я перестал различать лица тех, кто кружился на ней. А когда снова открыл глаза, передо мной оказалось совершенно незнакомое лицо. Смуглое и круглое, как большой спелый абрикос.

Еще не проснувшись окончательно, я сел и машинально произнес:

– Доброе утро.

Женщине заливисто расхохоталась и лихо закинула за плечо мягкую косу.

– Доброе, доброе! Ой, какой смешной!

– Я?!

– Ты, ты, – она опять рассмеялась. – Головка-то бобо?

– Что?

– Болит голова, спрашиваю? Похмеляться будешь?

– Нет, – я еще плохо соображал, но уже вспомнил ее имя. – Вы – Паша, да?

Она повторила с таким удовольствием, словно звук собственного имени ласкал ей слух:

– Паша. А ты-то кто?

– А где Макар? – спохватился я. – Он вас не предупредил?

– Макар, где и положено – гусей пасет, – ее развеселила собственная шутка. – На работе он, правда. Ты с ним сидел, что ли?

Видно у меня так перекосилось лицо, что Паша задохнулась от смеха, Вытирая глаза, она простонала:

– Ой, умора! Ты откуда такой взялся?

Мне постепенно передалось ее настроение:

– Не поверите, но Макар нашел меня в лесу. Под кустом.

Она даже взвизгнула:

– Грибочек! Масленочек!

Отдышавшись, Паша вдруг сменила тон на укоризненный:

– А грязный-то какой! Чистый бомж. Костюм такой хороший весь изгвоздал… Снять, что ли, не мог?

– В лесу? – не понял я.

Она снова фыркнула:

– Ага, под кусточком. Ты с кем там валялся-то?

– Еще смешнее – один.

Но Паша повторила неожиданно жалостливо:

– Один. Такой хорошенький и один. Чего так?

Мне захотелось немного похныкать.

– Никому не нужен, вот и один.

– Ну прям уж! – она взмахнула полной загорелой рукой. – Такие парни на дороге не валяются.

– Я-то как раз и валялся…

Она попыталась угадать:

– Ты – пьяница?

– Нет. Я пью только красное вино.

Паша беззлобно усмехнулась:

– Ага, видела я ваше красное вино: вон, в стаканах на донышке… А я думала, ты злой, – вдруг призналась она. – Ты когда спал, у тебя такое лицо было… Будто проснешься и прикажешь меня плетьми отхлестать. Барское у тебя лицо.

Я согласился:

– Знаю. Но что я могу с этим поделать?

– Худенький ты… Щеки прям ввалились!

– Макар поклялся, что вы меня откормите.

– И откормлю! – оживилась она. – Вставай, баня уже топится. Я тебе сейчас таких блинов напеку! Я уже на ферму сбегала, пока ты спал. Да оставь ты одеяло это! Сама уберу. Ты из города? В чем там бабы ходят?

Я задумался. Арина всегда ходила в брюках, а к остальным я не очень и присматривался.

– Кто в чем, – неуверенно ответил я, но Паше это показалось убедительным.

Удовлетворенно кивнув, она принялась готовить тесто для блинов.

– Вы делаете на воде? – удивился я.

Паша беззаботно откликнулась:

– Нет у нас коровы-то. А на ферме у нас такая бригадирша – зверь! Ей бы надзирательницей в концлагере служить. Литра не даст вынести, волчица…

– Тяжело вам приходится…

– Не то слово! Считай, впроголодь живем. Э, ты только не подумай, что я намекаю там, – смутилась она. – Что, мол, лишний рот… Не, я гостей люблю. Правда, правда! Мне тебя покормить в радость. А сейчас картошка поспела, так совсем хорошо.

– У меня, кажется, есть немного денег. Возьмите. Я не хочу быть вам в тягость.

Я достал бумажник, и Паша восхищенно причмокнула: «Кожаный? Красивый!» Потом сердито остановила меня:

– Ты брось бумажками шуршать! Небось, не объешь нас… Надо будет, сама скажу. Я не из стеснительных. Тебе они и самому, поди, пригодятся. Ты в деревню-то надолго?

– Не знаю, Паша, – сознался я. – Ничего не знаю.

Она легко поддержала:

– Не знаешь, так узнаешь. Я порой сама утром встану и не знаю: чего хочу, чего делать буду… И вот так всю жизнь. Сеструха моя младшая выучилась, институт закончила, а я так еле-еле восьмилетку дотянула. А все потому, что не знала, чего хочу. А Лизка знала.

Чтобы поддержать разговор, я спросил:

– И чего же она хотела?

– Завклубом быть. И стала! У нас, между прочим, молодежь только из-за Лизки и остается. Такая выдумщица, никому скучать не дает! Да ты меня не слушаешь!