Страница 12 из 31
(Далее начинаю тихо:) Святые отцы, я сознаю себя, что я не на своем месте нахожусь и затрудняюсь настоятельствовать, прошу вас: выберите себе другого игумена, а я уезжаю на Валаам, советую выбирать из своей братии, ибо с Валаама едва ли пришлют, да и не поедет никто“. От такой неожиданности братия осталась на своих местах в недоумении.
Когда я возвратился к себе в келлию, то конюх прибежал ко мне побледневший, я повторил, чтобы он запряг лошадь, и он побежал молча. Затем прибегает письмоводитель, расстроенный, и заплакал, стал просить у меня, чтобы я не уезжал на Валаам, тут с ним сделалось худо.
Игумен Иакинф с братией Печенгского монастыря
Лошадь наконец подана, и я уехал к отцу Пармену на электрический завод. По приезде на завод я позвал отца Азарию к телефону и спрашиваю его: как там братия? Он ответил: приходили шесть монахов со словами и просили, чтобы я не уезжал на Валаам. На второй день я позвал к телефону иеродиакона Леонида, узнать от него о настроении братии. Он ответил: „Мы все у вас просим прощения и просим не уезжать от нас, сегодня ждем вас“. Я ответил, что приеду завтра.
Приезжаю обратно на третий день в два часа дня и прямо на конюшню, лошадь по обыкновению убрали. Иду мимо коровника, старший кричит мне: „Батюшка, зайдите с дорожки-то, молочка попить“. Я говорю ему: „Да ведь сегодня среда“. А он отвечает: „Ах, право, я совсем растерялся и дни-то позабыл“. Затем одумался и говорит: „Да нет – сегодня четверг, утром молоко раздавал“. Тогда я велел принести мне молока в келлию.
Игумен Иакинф – настоятель Печенгского монастыря
Только что вошел я к себе в келлию, приходит отец Азария и со слезами на глазах говорит мне, что почти все из братии приходили, многие со слезами заявляли: „Будем просить, чтобы игумен не уезжал, и как только возвратится он из нижнего монастыря, мы соберемся в трапезной, куда пригласим также и его, упадем ему в ноги и будем просить прощения“. Затем пришел отец Леонид и рассказал много интересного, что происходило в это время в братии. Попало более всех отцу Алексию, называли его красным игуменом и говорили: „Батюшка, благослови“. Келарь отобрал у него медный таз, сказав при этом: „И самовар отберу“. И среди прочей братии происходило много трогательного, ходили все грустные и ждали моего возвращения.
Когда я возвратился в монастырь, то об этом скоро узнала вся братия. На ужин собрались все, за исключением только двоих. Казначей сказал: „Как только отужинаем, я пойду за отцом игуменом и приглашу его в трапезу. И как только он войдет, упадем ему в ноги и попросим прощения“. Но я, не дожидаясь прихода к себе отца казначея, направился в трапезу, где заканчивали молитву. При входе моем в трапезу казначей упал мне в ноги и стал просить прощения, и прочие братия то же намеревалась сделать. На это я заметил им, что кланяться мне не нужно, и просил их успокоиться. В трапезе стало тихо. Тут сказал я следующее: „Отцы и братия! Какая у нас случилась внезапная буря и ударил гром, так что все мы растерялись и пришли в недоумение. Я тоже недоумеваю от такой неожиданности. В чем же дело? Может быть, подумаете, что виноваты в этом казначей, или эконом, или отец Алексий, ибо о них я упомянул третьего дня в трапезе? Но нет, виноваты не они, а враг рода человеческого: он вмешался в наше мирное житие и возмутил всех нас. Хотя он и ранее понемногу возмущал: то гнев наведет, то вражду вызовет среди братии, недавно отца духовника расстроил, и он хотел убежать на Валаам. Но это ничего, без этого не обойдешься. В этой временной жизни мы, как в телеге, едем: то на камешек колесом наедешь, то на кочку попадешь, а иной раз и в ухаб въедешь так, что камилавка на голове встряхнется. Но враг очень искусен в духовной брани и, как опытный воин в бою, старается прежде всего поразить начальника, чтобы расстроить его подчиненных. Так случилось и у нас. Враг поразил мое сердце печалью, унынием и тоской о Валааме, моей духовной родине. Там, думал я, есть духовные старцы, с которыми очень хорошо можно поделиться в скорбную минуту; там удобнее проводить иноческую духовную жизнь, ибо в этих отношениях Валаам мне известен хорошо. Вот и стал я подумывать, как бы туда ускользнуть, а к этому еще прибавились кое-какие неприятности, и я решил ехать. Но вы оказали мне любовь и расположение и просите меня остаться. Я остаюсь ради вас, мне вас жалко, и свои интересы я не соблюдаю: живу просто и стараюсь по возможности нести ваши немощи. Денег не коплю, да и зачем эту обузу брать себе на душу: монах-сребролюбец не верит в Божий промысл. Недавно взял у отца казначея 300 финских марок на расходы, вот и все мои деньги“.
Затем я спросил: „Отец Анатолий здесь?“ Он стоял в коридоре и ответил: „Здесь“. – „За оскорбление духовника публично, – сказал я ему, – проси у него и прощение публично“. На это Анатолий сказал: „Извиняюсь“. Я опять заметил ему: „Не ‘извиняюсь’, а иди поклонись ему и скажи: ‘Прости ради Бога’“. Он не идет. Тогда другие иноки сказали: „Притащите его сюда“. Отец Леонид стал тащить, но он крепко уперся, отец Леонид отпустил его. В это время духовник сказал во всеуслышание: „Святые отцы, отец Анатолий не хочет смириться, выслать его вон из монастыря“. Тут я возразил: „На этот раз простим, а если впредь повторится его грубость, тогда вышлем его вон из монастыря, как негодного человека, чтобы и других не заражал. Еще я слышал, как он хвалился: ‘Если вздумают меня выслать, тогда пусть обеспечат средствами’. Да я тебя обеспечу! Старичок ты, что ли, сам зарабатывай, есть кого нам обеспечивать, так это тех, которые не способны к труду. Я объясню правительству условия нашей жизни, тогда узнаешь, как тебя обеспечат“. Затем обратился к братии: „Святые отцы и братия! Будем полагать начало жить получше, в церковь ходить почаще да Богу молиться побольше. Не надо на церковь глядеть как на что-то ненужное, без церкви и работа впрок не пойдет. Если мы Бога забудем, тогда и Бог от нас отступится, и мы все пропадем. Нам надобно иметь больше любви, приспосабливаться один к другому и нести немощи, игумен – ваши, а вы – игуменские. Я иногда и думаю держать вас построже, да жалко: скорби у всех есть. Вот так подумаешь, пожалеешь, иногда поплачешь и помолишься, ну и попустишь по своей слабости – без наказания. Теперь, надеюсь, что вы исправитесь и исполните обеты, данные при пострижении по отношению к игумену“. В заключение сказал: „Сегодня вместо правила пропойте тропарь преподобному Трифону и ‘Достойно есть’“. Все это пропели торжественно. Потом, взявши крест, произнес отпуст. Братия прикладывались ко кресту, а певчие пели стихиры кресту и разошлись по келлиям мирные и веселые. Когда я пошел, то заметил на глазах у некоторых из братии слезы, которые говорили: „Ну теперь слава Богу!“ Отец Феодорит держится за сердце да и говорит: „Слава Богу, а то все сердце у меня изболело, и я эти ночи не спал“.
Наутро братия вышли на работу успокоенные. Слава Богу, обитель умирилась!
Все это происшествие я записал при свежей памяти, экспромтом на следующий день.
Прошу святых молитв. Убогий игумен Иакинф.
Трифоно-Печенгский монастырь, 18 октября 1924 года».
После этой «бури» отец Иакинф настоятельствовал в Печенгском монастыре еще восемь лет. Лишь в октябре 1931 года он, по собственной просьбе, был освобожден от должности настоятеля. Весной следующего года он вернулся на Валаам и был направлен на проживание в уже знакомый ему скит Иоанна Предтечи.
В Предтеченском скиту
В четырех верстах от главного Валаамского монастыря, на крутом скалистом острове находился скит Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Существует предположение, что уже с давних пор на этом суровом острове жили подвижники, может быть, уже со времен основания Валаама. В начале XVII века шведы разорили главный монастырь, и спустя некоторое время, когда настало затишье, некоторые из оставшихся в живых монахов вернулись на Валаам. Есть сведения, что они вели тихую подвижническую жизнь именно на острове святого Иоанна Предтечи. Еще в середине XIX века здесь можно было увидеть развалины их скромных жилищ.