Страница 1 из 7
Круговой найм
/из цикла "Туманы Авалона"
В шуме и гаме таверн трудно услышать слова.
Возможно именно поэтому сидевший в самом дальнем и тёмном углу человек решил что-то написать - вернее, даже не написать, а выскрести кинжалом - в толстой крышке из камнедерева.
Будь владелец таверны родом откуда-нибудь из Прибрежья, он бы поспешил попенять посетителю и стребовать с вандала плату - но Лез-Эссар находилась у самого края огороженного мира, и Двалин Фитфур был прекрасно знаком с нравами всех местных крутых парней - или тех, кто себя таковыми считал, а опыт подсказывает, что со вторыми хлопот не в пример больше, чем с первыми.
Дальний и не слишком освещённый угол определённо указывал на то, что человек ищет одиночества - но вовсе не скрывается от закона, потому что бывалые головники усаживаются поближе к окну или у самой двери - чтобы сподручнее было уходить в случае осложнений.
Одиночество чужаку было гарантировано - дальние углы в замкнутых пространствах недолюбливали ещё и потому, что в случае драк или "круговых" наймов выбираться из него было некуда - только пересекая всю залу, что сохранности шкуры вовсе не способствует.
И потому забивались туда либо неопытные "кислые яблоки"-новички, либо люди, уверенные в том, что выберутся из любой ситуации, обычно в этом углу и остающиеся... либо те, кому было наплевать на всё.
Эти обычно и выбирались - под недобрые оскалы мертвецов, так и не сумевших зацепить заговорённого и настороженно прищуренный взгляд корчмаря, судорожно вцепившегося в арбалет-"миротворец".
Однако новичком незнакомец явно не был - потому что для того, чтобы знать как правильно резать камнедерево, о которое тупятся лучшие ножи и топоры, на Границе нужно провести года три - да и в этом случае иметь стальное запястье и пальцы, прочные и жёсткие как корни деревьев.
Или нужно ненавидеть дерево так, как ненавидят буйные пришельцы из-за Восточного моря, что заворачиваются в волчьи и медвежьи шкуры, те, которых, по старому поверью можно убить только камнями и дубинами.
Или просто - ненавидеть.
Никакого особого дела Двалину до незнакомца не было. Но когда полжизни проводишь, отгородившись от мира сложенной из брёвен барной стойкой и положением корчмаря, которого задирают меньше, чем прочих, то поневоле становишься жителем театрального представления по имени жизнь.
И Двалин не раз ловил себя на мысли, что развитие многих ситуаций способен предугадать задолго до того, как события пустятся в танец как бы сами - помимо воли людей, втянутых в них стечением обстоятельств, характером и привычками. Иногда - особенно в тех случаях, когда они угрожали его заведению или ему лично - Фитфур переставал быть зрителем и превращался в деятельного участника, делающего всё для того, чтобы беда обошла его стороной. Но это случалось редко, и Двалин вовсе не собирался лезть незнакомцу в душу.
Но за то, чтобы прочесть надпись, которую чужак вырезал - скорее от свидания с собственными мыслями, нежели от какой-нибудь иной причины - корчмарь отдал бы бочонок своего лучшего пива.
Потому что знал - все неприятности, какие ни есть в мире идут от таких вот, себе на уме, тихонь - и ведать о том, что творится у этакого тихони на душе следует заранее - иначе бед не оберёшься.
Она ведь и не к тебе, беда-то, пожалует. Да только крылом всё равно зацепит.
Впрочем, чужак был угрозой скорее возможной, и ясно было что, дорезав надпись на столе - уйдёт, не слишком приятно ему будет эти строчки читать, а пересесть в заполнявшейся к вечеру людом таверне было уже некуда.
На парня и без того посматривали косо - все столы давно были расписаны за старожилами, а чужак по виду был не из тех, кто любит напрашиваться на драку.
Точно не из тех, решил Двалин, а что причёска явно длиннее положенной, скрывая уши и делая неясным происхождение - так в Пограничье у следопытов так принято, и "кислые яблоки", себя за таковых полагающие, быстро эту манеру подхватили.
И не ему, гному, выносить на люди давнюю неприязнь рас - тем более что к людям из родной Стены Рогов Фитфур перебрался для того, чтобы избежать участия в родовой вражде. Ибо кто, кому, когда и по какому именно поводу выпустил кишки по прошествии сотни лет совершенно неважно, а какой-нибудь эльф, подкарауливающий тебя за грехи (или подвиги, это уж с какой стороны посмотреть) твоего пра-в-энной-степени-прадеда может пустить ко дну хорошее предприятие.
Гораздо больше - с точки зрения потенциальных неприятностей - Двалина волновал чудовищных размеров двуручный меч, что стоял аккурат в центре задней стены, напоминая распятие. Корчмарь не мог припомнить, как он там очутился, и, судя по недоумённым взглядам, которые бросали на клинок завсегдатаи, появление меча проворонил не он один.
Посетитель в углу тут был совершенно ни при чём - Фитфур прекрасно помнил, как тот вошёл - но у него не было ничего кроме скрамасакса на поясе, бывшего в заводе у всех лесовиков.
В таверне хватало чужаков - двое или трое лесорубов с соседней вырубки, настоящий морской гоблин из-за Восточного моря, пара торговцев-офень, да компания новичков с Прибрежья и Двалину оставалось только чертыхаться, поминая Хрунгнира и надеясь, что "тесак" припёр кто-нибудь из "кислых яблок", ныне благополучно уснувших под столом. Тогда задирать будет некого, а уж Двалин присмотрит, чтобы меч не спёрли.
Корчмарь ещё раз взглянул на клинок, и Хрунгнир вновь попросился на язык.
Нечего на Границе делать с таким мечом - просто нечего!
Двуручное оружие - оно для битвы, для правильной войны - той, что ведут две армии, сойдясь для решающего сражения на поле боя, но никак не для многочасовых сидений в засаде, где лук противостоит арбалету, а выносливость людская - выносливости нечеловеческой; и не для тех скоротечных стычек под покровом леса, что больше похожи на банальную поножовщину, где нет размаха "правильному" оружию, вроде меча или рыцарского копья-лэнса; где в ходу топор, ухваченный под лезвие, рогатина да боевой нож.