Опричное царство

Данила Романович оправил рукой бороду и уложил руки на подлокотники кресла.

– Мы долго шли к этому, долго, – проговорил он, устало вздохнув и опустив глаза. Вдруг он взглянул исподлобья на Василия Захарьина и протянул:

– Чую новых врагов наших. Недоброе чую…

Сицкий и Василий Михайлович переглянулись и в недоумении посмотрели на Данилу Романовича.

– Брат, отчего же ты столь печален? Главный враг наш, старицкий князь, коего могут поддержать бояре, в наших руках, везде в Старице наши прикормленные люди, – проговорил Василий Захарьин.

– Иван Шереметев Большой, наш родич, прославленный воевода, проиграл Алексею Басманову тяжбу, кою тот сам против него затеял! Сегодня утром Иван был взят под стражу за какую-то клевету!

Эта новость прозвучала громом среди ясного неба. Шереметев, старший брат целой четы успешных полководцев, казался самой крепкой фигурой в державе, ибо не было войны, кою бы он пропустил в те годы, тело все его покрыто шрамами, полученными в кровавых боях. Помимо прочего – родич Захарьиных и наследников. И теперь так просто после тяжбы с Басмановым – под арест! Впервые очень явно почуялась шаткость положения Захарьиных. Данила Романович же продолжал:

– Дьяк Висковатый, наш верный друг, по-прежнему находится в Дании с посольством. Все переговоры с иностранцами здесь продолжал Алексей Басманов. Он же участвовал в походе, он же был жалован государем. И сын его теперь в государевой свите… А тут еще и другая новость – в Старице был заговор! Заговор против нас и государя! Хлызнев бежал в Литву по указу Ефросиньи и Владимира, дабы король Сигизмунд им помог победить Иоанна! Всюду враги!

Глаза Данилы Романовича налились гневом, он схватил чашу с вином и осушил ее.

– Я столько лет потратил на то, чтобы мы всем правили. Столько сил… столько крови пролил! И я не намерен отступать! – выдавил он из себя с гневом и ударил кулаком по столу.

– Может, ты напрасно кручинишься, брат? – спросил Василий Захарьин.

– Я чую, как мы слабеем! Слабеем с каждым днем! Я чую! – выкрикнул со стиснутыми зубами Данила Романович, в бороде его виднелись клоки пены.

И тут все трое задумались, задумались крепко. Алексей Басманов, видимо, новый человек, коему доверяет государь. Они знали его как решительного военного, не знающего жалости к противнику, достигающего нужной ему цели любыми путями. Недавно он стал боярином, затем возглавлял все переговоры с иностранными послами. Такой своего не упустит, и в придворной борьбе с ним будет сложно тягаться!

– Можем ли мы посадить на престол Ваню… царевича? – сказал вдруг Василий Захарьин. Сицкий с недоумением поглядел на него.

– Ежели государем станет отрок, наш близкий родич, то равных нам не будет! – продолжал он.

– И как же ты собираешься это сделать? Государя убить вознамерился? – спросил Сицкий шепотом.

– Да, – пожал плечами Василий Захарьин. Говорил он об этом так же просто, словно размышлял о продаже коня. Сицкий застыл в своем кресле, а Данила Романович, подумав, усмехнулся и сказал:

– Для начала надобно нам старицкого князя устранить, и я уже знаю, как Савлук Иванов, наш человек, сидит под стражей, но скоро его освободят и помогут бежать. Именно он и расскажет государю, что бежавший из-под Полоцка Бориска Хлызнев был в Старице, и это чистая правда.

– Опять старая княгиня что-то помышляет! – со злостью предположил Сицкий.

– Мы выяснять не будем, просто покончим раз и навсегда со всем этим семейством. Государь, видно, простил своего братца, да зря, – продолжал Данила Романович, – устраним Владимира, а после за Басмановых возьмемся…

Данила Романович говорил это, будучи уверенным, что сила Захарьиных при дворе осталась и останется прежней, и не ведал, не видел того, насколько он ошибался…

В полутемных покоях, богато уставленных иконами, дорогой посудой и книгами в кожаных переплетах, сидел старый митрополит Макарий. За расписанным витиеватыми узорами слюдяным оконцем слышался гомон и шум митрополичьего двора, но слышался приглушенно, будто из-под воды. Макарий сидел в резном кресле, укрытый тьмой, похудевший и согнутый, как сухая палка. Длинная седая борода, поредевшая, свисала до самых колен.

Сильно сдал в последние годы! Сейчас особенно сильно ощущается ветхость плоти, а с тех пор, как погибли Адашевы, как удален был Сильвестр, как началась расправа над их сторонниками, кою Макарий не смог пресечь, еще сильнее ощущается ветхость духа. Сдаваться нельзя, в столь тяжелое время Руси нужен надежный пастырь, он нужен знати, которая считает его своим заступником. И он все еще может словом своим повлиять на государя, хотя и он, и сам Иоанн чувствовали и понимали – после расправы над Адашевыми и Сильвестром меж ними выросла стена непонимания и недоверия. Стена между ним и тем самым мальчиком, коему он, расчесывая локоны, сказывал о величии царской власти, коего поддерживал против недругов его, коему помогал в его начинаниях, коего венчал на царство. Когда в последний раз они виделись? Едва ли не полгода назад, когда Макарий благословлял Иоанна в поход на Полоцк.

Макарий поглядел на свои худые трясущиеся руки, покрытые пятнами, с трудом сжал и разжал немеющие пальцы. Надобно было собираться с силами и идти – сегодня мастера Иван Федоров и Петр Мстиславец начали работу на открывшемся доднесь Печатном дворе, первом во всей Руси. Сколько сил и средств было вложено Макарием в его создание! Иоанн был глубоко заинтересован в сем деле и также приложил к этому руку. Кажется, это их последнее совместное свершение.

Макария, одетого в черную рясу и белый клобук, к крытому возку вели под руки. Все было плотно оцеплено стражей, дабы никто и краем глаза не увидел, насколько немощен владыка. Тронулись. В возке напротив Макария сидел его секретарь Димитрий, долгие годы уже верой и правдой служивший митрополиту.

– Как голова? Болит? – с заботой вопрошал он, глядя на прикрывшего глаза Макария, опиравшегося двумя руками о навершие резного посоха.

– Она теперь болит всегда, – тихо отвечал старец, не открывая глаз, – что слышно, где Иоанн?

– Государь отбыл в Александрову слободу, в Москве лишь повидал царевичей, супругу и новорожденного сына…

Владыка поднял веки и внимательно взглянул на Димитрия. Александрова слобода… Макарий не понимал, почему Иоанна так тянет в это место и почему он так не любит Москву, свою столицу. Конечно, в слободе он часто останавливался со своей покойной матерью, но почему она заменяет государю город его праотцев…

– Молвят, младенец с рождения уродлив и болен, – продолжал Димитрий, – с похода вернулся больным и брат государя Юрий.

Макарий осенил себя крестом и прошептал какую-то короткую молитву. Юрий болен и из-за уродства своего, вероятно, скоро умрет, так и не оставив наследников. У него был сын, умерший младенцем. После этого Ульяна, жена князя, уже не могла понести от супруга. Вымирает корень великого князя Василия, с трудом дает ростки. Дай Бог, дабы подрастающие сыновья Иоанна женились в скором времени и дали московской династии новые ветви…

По-другому обстояли дела у Владимира Старицкого. Его вторая супруга, кстати, сродная сестра Андрея Курбского, беременна каждый год и рожает здоровых детей. Быть может, именно им суждено продолжить род Ивана Калиты?

Возок прибыл в Китай-город на Никольскую улицу, где среди низких резных теремов возвышался свежевыстроенный печатный двор. К приезду владыки разобрали весь мусор и подмели стружку. Владыку ожидала целая толпа зевак, кою удерживали плотным строем стрельцы, а также делегация бояр. Макарий без чьей-либо помощи, опираясь на посох, вышел из возка и осенил крестом ликующую чернь. Разодетые в атлас и парчу бояре поклонились в пояс, и каждый приблизился к дрожащей, холодной и худой руке митрополита.

Во главе делегации был Иван Петрович Челяднин, старый и опытный боярин, коего в последние годы Иоанн в свое отсутствие оставлял управлять столицей. Это был полный, низковатый, седобородый старец со смиренным лицом, и лицо это было маской, ибо на деле человек был хитрый и беспощадный к врагам. Макарий знал его давно, еще с тех пор, как Иван Петрович вел дружбу с Федором Воронцовым, соратником Макария, потому не удивился, когда донесли ему, что Челяднин вместе с Захарьиными стоял во главе заговора против Глинских, когда Москва погибла в великом пожаре – мстил за казненного Воронцова и за свое унижение, когда вымаливал он прощение за грехи, коих не совершал… Теперь же, спустя годы походов и воеводств, сей боярин крепко стоит у власти и, несмотря на незнатность его происхождения, пользуется почетом среди прочих бояр.