Страница 11 из 23
— Что с тобой случилось? — спросила Присцилла.
— Госпожа уволила, — пожала плечами та. — Жить нету где. Думаю, что делать.
— Мне нужна служанка, — сказала Присцилла. — Как тебя зовут?
Через минуту рикша вез уже двоих. Женщину звали Мэйли, что означало «прекрасная слива». Родители надеялись на лучшее, но она и до оспы была некрасива, хотя это ничего, она уже привыкла.
— Мэйли, мне нужно найти одну семью, — сказала Прис. — Но я не знаю, как. Женщина умерла четыре месяца назад. Она была горничной в отеле «Рафлз». Ее звали Саомин…
— Я знала Ду Саомин, — кивнула Мэйли. — Она жила с белым мужчиной. Французом. Плохой человек. Много курит опиум. Саомин была полукровка и сирота, иначе бы с ним не спуталась. Жаль, что умерла.
Присцилла воспрянула духом. Поток принес ее к Мэйли, приведет и к детям.
— Да, были дети, — пожала плечами китаянка. — Девочки, маленькие еще. Но я была год в Англии, не знаю новостей. Наверное, подросли, если не умерли. В том районе вода плохая, дети много умирают.
Присцилла схватила ее за руки, сжала.
— Мы можем туда поехать? — спросила она с надеждой. — Ты поможешь мне их найти, Мэйли?
— Темно скоро, — ответила та. — Плохой район. Завтра утром поедем?
Присцилла задумалась. Рикша вез их по набережной, океан сиял глубокой синевой, вокруг проносились другие повозки — с пышно одетыми европейцами, с богатыми китайцами в ярких шелках и парче. Трое высоких сикхов в одеждах из белоснежного муслина стояли у перил и разговаривали, жестикулируя. Прошла очень грациозная малайка в ярко-желтом саронге. От красок и движения рябило в глазах. Потом потемнело, сердце стиснуло.
— Нет, — сказала Присцилла. — Сегодня, сейчас, быстрее.
— Оой! — крикнула Мэйли, и рикша остановился так резко, что всаднику, ехавшему позади, пришлось осадить лошадь. Китаянка что-то объяснила, рикша повернул оглобли повозки. Побежал быстро, а Присцилле все казалось, будто тень Саомин стелется за ними, погоняет, торопит.
Рикша остановился там, где кончалась мостовая, махнул рукой — дальше не проехать. Присцилла попросила его подождать, подобрала юбки, пошла по скользкой грязи.
Дом не выглядел лачугой, но был узок и очень неухожен. Дверь открылась нескоро. Мужчина, явный европеец, был очень худ и по самые глаза зарос неопрятной темной бородой. Он осмотрел их, подозрительно сощурившись.
— Я не вас ждал, — сказал он по-французски. — Чего вам?
— Я жила по соседству, — сказала Мэйли. — Давно. Пришла спросить про Саомин, вашу мертвую женщину.
Щека у француза дернулась, синие глаза сверкнули.
— Я жду важных людей, — сказал он. — Уходите.
Он начал закрывать дверь, но Присцилла выставила вперед ногу.
— Я заплачу, — сказала она. — Я хочу увидеть детей.
Француз облизнул губы.
— Англичанка? — сказал он. — Сколько заплатишь?
— Два фунта.
— Три, — ответил он и, дождавшись ее кивка, посторонился и пропустил их в дом.
Было грязно, в воздухе витал сладковатый дымный запах.
— Опий, — сказала Мэйли, увидев, что Присцилла принюхивается.
— Не ваше дело, — бросил француз, не оборачиваясь. — Эй, вы! Зое, Ирен!
Из-за невысокого бамбукового шкафа вышли две девочки лет пяти-шести, в простых хлопковых платьях, порванных и грязных. Молча встали посреди комнаты. Присцилла смотрела на них с бьющимся сердцем.
— Вот дети, — сказал их отец. — Давайте три фунта и о’ревуар.
Ирис сглотнула. Она смотрела на девочек, осиротевших по ее вине.
— Я бы хотела их забрать, — внезапно вырвалось у нее. — Я удочерю и воспитаю их. Вы, кажется, не сильно этим озабочены.
Француз расхохотался, запрокинув голову. Во рту у него почти не было зубов.
— Я бы с вами, мадам, поторговался, — сказал он, отсмеявшись, — но на этот товар уже есть покупатель. За ними вот-вот придут. Я много должен некоторым уважаемым китайцам, — он отвесил в сторону Мэйли шутовской полупоклон.
— Обратно за шкаф! — рявкнул он девочкам. Младшая вцепилась в сестру, та сверкнула из-под нечесаных волос такими же синими, как у отца, глазами.
— Постойте! — сказала Присцилла. — Сколько вы хотите? Кому вы их собираетесь продать?
— Тут уже дело не в деньгах, — пожал плечами француз. — Говорю же — много задолжал. Если не отдам, китайцы меня на стейк тартар порубят, причем не торопясь.
— Выбор между болью и грехом, — пробормотала Прис. — Зачем им дети? Что с ними будет?
— Откуда я знаю? — огрызнулся он. — Может, тоже удочерить кто хочет. Они вон, на вид почти белые.
— Когда чуть подрастут, в бордель заберут, — сказала Мэйли. — Тут много, есть с совсем молодыми.
— Ну может и так! — крикнул француз. — А мне что делать теперь? Уходите!
— Саомин, — позвала Присцилла. — Саомин!
По стенам прошла рябь. Француз в ужасе огляделся. Темная фигура накрыла его, вобрала в себя, он задушенно закричал.
— Выходите на улицу, — сказала Присцилла девочкам. — Мэйли, выведи их.
— Это тень мамы? — спросила по-французски младшая девочка, показывая на темное облако. — Мама!
И она рванулась через комнату прямо в жуткую черноту. Стон прошел по дому, тень распалась, ушла затихающим всхлипом.
Француз сидел на полу, на лице у него сочились кровью глубокие царапины. Он обнимал дочь и плакал. Протянул руку, позвал: «Зое!» Вторая девочка тоже бросилась в его объятия. Он крепко сжал их и поднял глаза на Присциллу.
— Забирайте их и уходите.
— А вы? — спросила Прис. Он невесело усмехнулся.
— Я буду мертв к утру. Или к концу недели. В лучшем случае — года. Забирайте их и храни вас бог.
В отеле портье с удивлением проводил глазами даму, вышедшую на прогулку в одиночку, а вернувшуюся со служанкой и двумя детьми.
Девочки сидели в в большой эмалированной ванне, как две лохматые куклы, все в синяках, царапинах и въевшейся грязи. Стоя на коленях у ванны, Присцилла расстегнула свои рукава, чтобы не замочить, и при виде ее покрытых подживающими ранками рук девочки наконец проявили интерес.
— С тобой это сделали, потому что ты плохо себя вела? — спросила Зое.
Присцилла кивнула.
— Мама-тень сказала, что ты хорошая, — тихо сказала Ирен.
Присцилла разрыдалась, обняла их сразу обеих — мокрых, грязных, еще почти чужих, но уже прорастающих в ее сердце чувством горячим, острым, нерассуждающим, как в ту минуту, когда, истекая кровью после родов, она прижала к груди крохотное тело своей дочери, и больше никогда ее не увидела.
— Я буду вас очень любить, — пообещала она.
Девочки спали на большой кровати под москитной сеткой, когда Мэйли вернулась, отдала Присцилле чуть полегчавший кошелек и разложила на диване несколько красивых детских саронгов, и один взрослый — красный, как кровь, из плотного шелка с золотым шитьем.
— Мне? — усмехнулась Прис.
— Говорят, даже ноги бинтовать не так больно, как каждый день носить европейский корсет, — покровительственно сказала Мэйли. — Попробуй, госпожа. Будет легко и красиво. И не так жарко.
Присцилла снимала слои плотной одежды, как старую кожу. Тяжело стукнула о пол зашитая в ткань стальная клетка корсета. Прис скользнула в гладкий шелк саронга, улыбнулась. Мэйли поклонилась и ушла в свою комнату.
Рябь прошла по обоям, начала сгущаться. Прис раскрыла ей навстречу руки, ожидая знакомой боли. Но тень Саомин скользнула по ней невесомой лаской, последним прощанием. На секунду она накрыла спящих девочек и растаяла, как облачко тумана.
Присцилла вдруг подумала, что она совсем еще молода, что теперь ни от кого не зависит, что впервые в жизни она свободна. Она может остаться здесь, или уехать с девочками в Англию, в Австралию, в Америку — куда угодно.
Она вышла на балкон, вдохнула ароматный ночной воздух и вздрогнула — в саду под балконом стоял человек, его было хорошо видно в свете окон нижнего этажа. Он приподнял шляпу и поклонился.